Симон Воломский, Крестовоздвиженскя Симоно-Воломская пустынь

Воломы

Home / Дневник / Дневник

Дневник

Москва, 3 августа 1997 года.

Милый друг Катенька, здравствуй!

Вчера получила весточку от тебя и спешу ответить. Однако начать это письмо так сложно, скорее даже боязно – так много хочется рассказать. Но, смелее, Настя!..

Сначала коротенько, в общих словах про семью. У нас все в порядке, правда, окончательно зависли с ремонтом. Я – умираю, – хочу приехать к вам, но пока что-то в этом направлении безнадежно глухо. Родители с Данькой уезжают отдыхать в Кострому (вернее под Кострому). Счастливый Данька встретится с отцом Андреем (мне кажется, я писала тебе о своем знакомстве с семьей священника, у которого мне удалось побывать еще раз этой зимой), а я обречена провести остатки лета в пыльной Москве. Дело в том, что я часть своего законного отпуска уже отгуляла, и оставшиеся от него две недели отплыли в неопределенное будущее, – как и когда их потрачу еще не имею ни малейшего представления. Планов была куча, а теперь что делать, вовсе не знаю. Мой научный руководитель копает сейчас в Старой Рязани, и я надеялась попасть к нему в экспедицию, тем более что договоренность такая у нас с ним была; и «плюс»: на прошлой неделе к Ковалю на Ростиславль свалилась целая команда «оттуда» с «ящиком» водки и увлекательными рассказами про житье-бытье. У них там сенсация – впервые за все время проведения археологических работ на Старой Рязани была найдена берестяная грамота (в то время как в Новгороде их уже перевалило по числу чуть ли не за тысячу). Коваль и Медведь в эти выходные собирались туда съездить, но не знаю пока, получилось ли.

У меня ужасно много работы. Сейчас идет во всю подготовка нашего музея на Манежной площади (тем более что до праздника остался всего месяц). Я на несколько дней по просьбе Векслера была командирована в качестве помощи с карандашом и линейкой в Моспроэкт, где в данный момент выполняются чертежи для макета части Манежной площади с Воскресенским мостом, Иверской часовни и Воскресенскими воротами в середине XVIII столетия (вместо Исторического музея и музея имени Ленина). Короче, это будет макет того, как выглядела эта часть Москвы в то время. Многие здания приходилось вычерчивать по гравюрам и планам XVIII века. Очень интересно. Я пришла к выводу, что из меня вышел бы неплохой архитектор. Я работала наравне со старшим научным сотрудником и сидела за соседним столом с женщиной, учившейся на одном курсе вместе с моей мамой в МАРХИ. По степени сложности я выполняла ту же работу, что и она, и меня «распирало от гордости» (я думаю не меньше, чем тебя за «своим» компьютером). Но с ближайшей среды я вновь вынуждена буду уже окончательно вернуться за свой письменный стол в наш драгоценный подвал.

С Соловками тоже ничего не вышло. Денег нет на поездку, а туда, чтобы съездить, нужно немало. Но, Бог даст, когда-нибудь съезжу.

И все-таки от лета у меня остались незабываемые, самые прекрасные воспоминания. Я была на Севере. На Русском Севере, под Великим Устюгом. Я ездила, будто домой к себе. Я пила воздух моей Земли…

Катенька, я пишу сейчас, и слезы застилают мои глаза. Я там была  так счастлива. Там – красота девственная, нетронутая, вечная, там – Бог в каждой былинке, в каждой капле прозрачной нашей Кичменги, в каждом крике чайки, несущейся над туманными просторами моей Руси. Там сливаешься с природой, окунаешься в прошлое. Там я снова стала писать стихи. Там, вслушиваясь в тишину, я испытала страх художника, не смеющего нарушить величие красоты неумелой, неуверенной кистью…

Две недели мы прожили в глухой деревушке на берегу самой прекрасной реки, какую только можно себе представить, реки – Кичменги. Здесь у Алеши с Леной (это мои новые друзья – Алеша работает вместе со мной у Векслера наблюдателем, а со своей женой, Леной, он познакомил меня буквально накануне нашей поездки, но у меня ощущение, будто я знаю их уже всю жизнь) – своя собственная изба. Эта древняя деревянная постройка 1911 года, настоящая русская изба, с русской печкой, полатями, лавками и, самое главное, с полностью сохранившимся интерьером начала века, скорее даже прошлого, ибо нововведения в эту глушь до сих пор с трудом проникают. Алеша купил эту избу в 90-м году и единственное, что там изменилось с 1911 года, это появилась металлическая кровать, и электричество. Чтобы не нарушать атмосферы прошлых веков, Алеша тут же оборвал все провода, а кровать вынес вон. Постепенно из дальних заброшенных деревень Алеша стал приносить интересные этнографические находки, собранные им в одиночных скитаниях, и теперь ты будто попадаешь в музей, с той только разницей, что в музее вещи умирают, а здесь они получили вторую жизнь. Вот в углу под расписными шкафчиками пристроилась деревянная кадка, а рядом, облокотясь на чуть потемневший, но еще сохранивший свою былую белизну бок русской печки, примостилась кочерга, которой Алеша только что запихал поглубже в огонь несколько полешек. У окошка стоит светец. Мы не жгли лучину в этот раз, так как запаслись большим количеством свечей, которые, сгорая, уже успели наплакать множество причудливых застывших картинок на старинном медном позеленевшем подсвечнике. А в Красном углу подле темных икон мерцает огоньком лампадка. На столе в лепном горшке дымится только что сваренная молодая картошка, высится белый душистый каравай – утром из печки (от бабушки-соседки для «дитятки-Олешки»), по кружкам – парное молоко, в медном ковшике сахар и в глиняной миске – горы зеленого луку. Бывает ли вкуснее ужин? А после ужина Коваль (он тоже ездил с нами) открывает Волошина, или Грина, и совершенно новые, странные видения приходят вдруг в нашу русскую избу и, затаив дыхание, ненадолго рассаживаются по лавкам рядом с резной прялкой, под вышитыми полотенцами, взирающими с явным удивлением на гостей из чуждого, солнечного Крыма. Через неделю Коваль уехал, и крымские образы окончательно растворились в северном дыхании русской земли. Однако традиция читать при свече осталась. И вот уже яркий язык Тургенева и вдумчивые психологические размышления Достоевского не давали нам спать в те сказочно-прекрасные белые ночи, когда так сложно сказать, где кончается закат и начинается восход, и лишь туман спускается к воде, является абсолютная тишина, и цветы в полях совершают свое ночное омовение в холодной хрустальной росе…

На третий день нашего приезда Алеша водил нас на Воломы – так звучно называется место в дремучем лесу на берегу той же Кичменги, только в 35 км от ближайшей жилой деревни. В самом начале XVII века в эти земли пришел в поисках одиночества и единения с Богом монах, некий отец Симон. Он проводил здесь дни и ночи в трудах, посте и молитве, и постепенно к нему стали стекаться люди также взыскующие Господа. В 1620-1622 гг. преподобный Симон воздвиг каменную церковь. И все бы хорошо, только крестьяне из далекой деревни Овсянниково (более 40 км от Волом, существующая и сейчас), которым испокон века принадлежала земля, что занял преподобный Симон, решили прогнать его. Преп. Симон оставляет свою пустынь и отправляется в Москву к царю, и Михаил Федорович Романов вручает Симону дарственную грамоту на земли, бывшие только покосными (то есть, туда только отправлялись в сенокос косить душистые травы) у крестьян села Овсянниково. В общем, кончилось все это очень грустно. Крестьяне пытались отнять грамоту у вернувшегося монаха, но не вышло. Тогда они предали его мучениям и убили его у корней большого старого дерева, неподалеку от святого алтаря только что выстроенной церкви. Именно эти события впоследствии местный художник изобразил на стенах храма. А жителей деревни Овсянниково до сих пор (!) называют в народе «убивцами». Однако со смертью преподобного Симона жизнь монастыря не прекратилась. В нем еще подвизались монахи вплоть до середины XVIII столетия, когда во время повсеместной секуляризации монастырских земель, Екатерина II закрыла его в 1764 году. Рядом с монастырем образовалось несколько деревень, которые просуществовали аж до 70-х годов Советского времени и постепенно опустели, так как жители перебрались в город. Это все нам рассказал Алеша со слов жителей жилых деревень. Сейчас от монастыря осталась лишь церковь и колокольня, когда-то соединенные между собой трапезной. Вокруг ютятся серые заброшенные избы, с пустыми окнами, проломленными крышами.

Нам предстояла восьмичасовая ходьба по бесконечной деревянной, лесной дороге-лежневке («лежневка» – дорога, проложенная бревнами, через болота, и незарастающая очень долго). А на 6-ом часу пути мы столкнулись нос к носу с медведицей и медвежонком! Я шла впереди всех, спрятавшись от непроглядной тучи комаров под развевающейся при ходьбе косынкой, и смотрела в землю. Честно говоря, на 25-м км сил смотреть по сторонам уже не было никаких. Когда меня окликнули ребята, я, не сразу услашав, еще какое-то время прошла вперед, после чего, наконец, подняла глаза… Прямо предо мной, метрах в пятнадцати, стоял на задних лапах огромный медведь. Медвежонка я уже не увидела. Он не заметил нас (Слава Богу!) и ушел в лес. Медведица пристально вглядывалась и принюхивалась в нашу сторону, потом прошла несколько шагов к нам навстречу. Мы отступили. Не совершая резких движений, Алеша осторожно снял рюкзак и стал доставать ракетницу. В случае чего можно было бы пугнуть зверя выстрелом и ярким светом. У Коваля на поясе висел большой охотничий нож. Других орудий защиты у нас не было. Но знаешь, почему-то страшно тогда не было. Медведица постояла немного, а затем ушла вслед за медвежонком.

Так вот, после восьмичасовой ходьбы мы вышли к первой нежилой деревне с замечательным названием Дор. Это был охотничий домик. Других домов не сохранилось. Было уже 12 часов ночи, сыпал мелкий серый дождь, и нас окружал сумрачный лес в свете белой ночи, которая в дожде и под сводами леса представлялась поздним вечером. Продолжать путь уже не было сил, – ноги сбиты в кровь, одежда вся мокрая насквозь, тело ломит с непривычки. У меня еще в довершение всего распухла и страшно болела нога под коленом (кем-то укушенная). Один Алеша оставался бодрым. Он очень часто ходит сюда в полном одиночестве и у него огромный опыт. Домик, однако, оказался не приспособлен для ночевки. Если бы не дождь, все бы ничего, но сквозь решето крыши можно было бы звезды считать (если бы они существовали белой ночью на небе, затянутом тучами). Понятно было, что остановиться здесь невозможно. Алеша предложил два пути. Первый на Воломы – еще километра два, а затем вброд через ручей и через речку (опять Кичменгу. Кстати, если с Волом сплавляться на плотах по реке, то, при сильном течение в мае, через неделю можно приплыть в нашу деревню, где стоит Алешина изба. Это так извивается Кичменга. Мы запланировали это путешествие на будущий год, а там посмотрим). Второй путь – в деревню Мартыниха по заросшей лесом дороге, которую еще предстояло найти. Сколько идти, Алеша не помнил, но здесь нужно было перейти вброд только ручей, следовательно, можно не раздеваться. Дождь и комары победили. В речку лезть никому не хотелось. И в результате, мы минут сорок проплутали по лесу, утопая по щиколотку в мягком, белом мху, который смутно светился в полумраке под ногами. Мы искали заросшую дорогу. Вернее искал-то Алеша, а мы старались от него не отстать, боясь потеряться, и натыкались на ветки и колючие елки, словно слепые котята. Когда же, наконец, дорога отыскалась, оказалось, что идти по ней невероятно трудно. Ветви хлестали по лицу, елки цеплялись за рюкзаки, а рядом совершенно непроглядной стеной стоял старый, дремучий, полный таинственных духов, лес. Алеша рассказывал про домовых, а я вслед ему начала рассказ о загадочном свете Владимирской дороги, когда наша дорога начала заметно понижаться, и мы вышли к ручью. И тут Алеша перебил меня: «Время заполночь. Я совсем забыл предупредить: мы будем переходить ручей в месте заброшенной мельницы. Место жуткое. Один бы я ни за что не рискнул идти здесь в это время. Тем более что я ведь верю в домовых»…

…Быстрое течение, скользкие, покрытые тиной бревна – остатки от водяной мельницы… но, слава Богу, на сей раз, обошлось без приключений. На другом берегу нас встретил пустыми глазницами окон двухэтажный покосившийся дом мельника. Было как-то очень не по себе. Мы пробирались сквозь Иван-чай (он еще не цвел, но вымахал уже выше пояса), и вдруг, слева, в двух шагах от нашего пути четко вырисовался темный круг, заросший какой-то другой травой. «Осторожно, — сказал Алеша, — здесь был колодец»…

Я думаю, было уже около двух часов ночи, когда мы, вконец измученные, нашли в деревне Мартынихе дом с хорошей крышей. Правда, стены одной не было. Мы поужинали, переоделись во все сухое и завалились спать, прячась от комаров с головой в спальники и затыкая все дыры штормовкой. Комариная симфония сливалась в один непрерывный, громкий гул…

…Знаешь, совершенно какое-то непередаваемое чувство охватывает, когда идешь ночью, по берегу реки, по пояс в траве, а вокруг стоят избы, избы, одинокая ветла, в ветвях которой кричит непонятная птица – заунывно, на одной ноте повторяя один и тот же звук – скрипящего дерева. Поначалу я и впрямь думала, что это скрип, и от этого становилось жутко. А рядом стелется по земле туман, на светлом небе ни звездочки, и тишина… И знаешь, что здесь, на сорок километров кругом, больше нет ни одной живой души, кроме тебя и твоих таких же «сумасшедших» друзей.

На другой день (если это можно было считать «другим» днем, так как через пять часов мы были уже на ногах, причем, когда мы проснулись, Алеша ужу приволок из соседней избы две совершенно неподъемных доски с росписью, несколько филенок от шкафа и пару лепных горшков) после завтрака, мы спрятали свои вещи в лесу на случай непредвиденного охотника (хотя таковые забредают в этакую глушь довольно редко) и отправились на Воломы. Раздевшись, перебрались вброд через речку, — там оказалось прилично выше колена.

…На Воломах мы облазили все. Поднимались на колокольню, были в церкви, видели росписи, тщетно пытались найти в высокой траве за алтарем пень от дерева, под которым принял мученическую кончину преподобный… Катенька, всего и не рассказать…

В обратный путь мы отправились около пяти часов вечера (пытались переждать сильный дождь), у нас за спиной были спрятаны лепные горшки, а ребята несли пропитанные влагой драгоценные доски. Алеша – в руках! Коваль привязал свою доску к рюкзаку, вышло, как крылья у самолета, и приходилось всю дорогу раздвигать ему ветки на пути. (На самом деле тяжесть неимоверная, — я, серьезно, не могла сдвинуть с места хотя бы одну из этих досок).

Дома мы были уже ночью, после двух. Полдороги я пела громко, чтобы забыть о боли. Промокшие насквозь, мы дрожали от холода. Одну доску так и не донесли до деревни, спрятали в лесу, обернув полиэтиленом, вторую, что была привязана, ребята несли по очереди, меняясь рюкзаками. Последние десять километров мы пробирались сквозь туман, я шла, закусив до крови губы, чтобы не стонать. Каждая остановка, когда ребята менялись рюкзаками, становилась тяжелой пыткой, потому что первые шаги после непродолжительного «отдыха» сопровождались мучительной болью. Таких испытаний у меня еще не было никогда.

К Алешиной избе подошли с тылу, так что дважды пришлось перелезать через высокий плетень, не снимая рюкзаков…

Зато как же хорошо было сидеть вокруг стола у свечи, в натопленной избе, без комаров, и пить замечательное красное вино, которое таинственный Коваль привез из Москвы и берег до случая. Лучше этого случая и не было. Так мы отметили наше достойное возвращение, перенесение стольких испытаний, а так же вспомнили и Лену, которая осталась в Москве с дочкой, тем более что на другой день у Алеши с Леной был двойной праздник – день свадьбы и день рождения дочки…

Москва. 6 ноября 1997 года.

Катюша, прости. Вот уж действительно, чего больше всего боялась, то и случилось. Одиннадцать страниц! И все без толку. Письмо не закончено, дни летят чередой, промелькнула осень огненным вихрем воспоминаний, всплакнула серым дождичком на недельку, и вслед за Покрова на землю лег белым покрывалом скрипучий снег. Уже ноябрь! А письмо я начала писать в августе, да так и не отправила. От тебя письма получаю, а сама…

Но тут такие дела, столько событий! Если  начать с начала, то я не отправлю это письмо и до 2000 года. Но вкратце.

Срочно надо было закончить пелены в иконостасе придела св. Николая. Работы оставалось не очень много, но сроки поджимали. В середине августа приехал архимандрит. Смотрели вместе с ним фотографии Соловков, а потом отец Иосиф сказал, что монастырь мне поможет съездить туда. В общем, остатки своего отпуска я провела на Соловецких островах!.. Но я молчу. Я не буду даже начинать свое повествование, ибо это за пределами возможности моего слога.

… Есть у меня два любимых времени года. Ведь все «нормальные» люди любят весну и лето, а я «сумасшедшая» – я люблю осень и зиму. Весной расцветают чувства и эмоции, пьянящие запахи дурманят голову, все плывет кругом, медленно перетекая в невыносимую жару и пыль лучшего (для многих) времени года – лета. Отупляющий зной, лень и усталость. И только осенью приходит покой, летняя суета отступает на второй план, мысль обретает глубину, является созерцательность и вдохновение – сестры философии. На Соловки я попала золотой осенью. Двенадцать дней тишины и покоя со слезами очищения и радости. Перерождение в иную жизнь. Это другой совершенно мир. Другие люди, озаренные внутренним светом. Светом любви. Там иная земля. По ней ходили преподобные. Она впитала в себя кровь мучеников ГУЛАГа, и бурые валуны монастырской кладки несут вечную память об их страданиях. Там воздух святой. Там воистину совершаются чудеса. Но прости, здесь беден мой язык.

Конец октября подарил мне новые впечатления. Господь привел меня в Печоры. Я ездила в Псково-Печорский монастырь. С пятницы по вторник, в обществе двух монахов-священников Соловецкого монастыря – отцов Германа и Зосимы, и их мамы (так как в миру они оказались родными братьями по плоти и крови, а в монастыре – братья по вере). Столько дней в общении с такими подвижниками, в молитве и с такими приключениями, что не рассказать. Но если тебе интересно, напиши, и я постараюсь собраться с мыслями. Сейчас я переживаю последствия этой поездки, ибо слишком хорошо не бывает. Но Бог даст, кончатся мои испытания.

Очень хочется снова поехать на Север, как бы я не не любила лето, но только летом я могу снова попасть на Воломы. Мы уже шутили, как бы попасть на Кичменгу зимой, Алеша в шутку предложил даже ключи от избы, но потом испугался, что мы всерьез, и стал в свою очередь пугать нас волками. А представляешь, как было бы здорово!.. 

Прости, Катюша, пока я больше писать не могу. Ведь действительно надо как-нибудь поставить точку. Пиши скорее ответ, и, если тебе интересно, я постараюсь продолжить. У меня сейчас необыкновенно насыщенная жизнь, на работе, среди друзей. Сегодня я была в Музее Народов Востока. Меня провел по своим любимым экспозициям друг Димы Осипова, востоковед, археолог Кавказа, старший научный сотрудник музея. Это только сегодня. Голова кругом. Информации много… и, конечно же, в храме, в Боге.

Прости еще раз. Пиши обо всем. Всем огромный привет.

Посылаю старые фотографии. Напиши, как дома. Всех целую.

Настя. 

Лето 1999 года.

С этого письма пошло уже два года. Сразу же по возвращении из описанной поездки на Север, учась в институте уже на третьем курсе, я начала собирать информацию о Симоно-Воломском монастыре, по итогам написала курсовую работу и решила выйти с этой темой на диплом. Оказалось, что церковь неизвестна, в Министерстве Культуры памятник не числится, о монастыре почти ничего не известно. Местные жители считают, да и в росписях это подтверждается, что церковь, которая по сей день стоит на Воломах, построил сам Симон. Однако проведенный мной архитектурный анализ дал более позднюю датировку – второй половины XVIII века. Позже я нашла в Известиях Императорской Археологической Комиссии подтверждение своим исследованиям. Там Крестовоздвиженская церковь значилась под 1760 годом. Для продолжения работы, мне необходимо было ехать туда, чтобы снять архитектурные обмеры церкви и колокольни, сфотографировать росписи, расспросить поподробнее местных жителей, что помнят. Хотелось очень найти хотя бы одно изображение прп. Симона. Я знала уже, что когда-то над местом погребения преп. Симона в храме стояла рака, на которой была помещена доска с иконописным изображением в полный рост преп. Симона. По совету нашего архимандрита, отца Иосифа, я написала письмо епископу Вологодской епархии – владыке Максимилиану. Мне пришел ответ. Владыка благословил меня на дальнейшую работу, разрешил публиковать собранный материал, прислал несколько местных статей по результатам паломничества. От владыки я узнала еще и о том, что Симоно-Воломской пустынью сейчас занялся краеведческий музей Кичгородка. Почти сразу после нашего возвращения, на день памяти преп. Симона (25 июля) на Воломы было организовано паломничество под руководством священника из города Никольска отца Сергия Колчеева и директора Кичгородецкого музея Сергея Александровича Щепелина (он же – церковный староста кичгородецкой церкви Александра Невского). В тот день был отслужен молебен у могилы преподобного, найден пень от березы, которая, как оказалась, выросла над местом убиения преп. Симона (а не под ней его убили, как нам рассказывал Алеша). На этом месте было посажено молоденькое деревце – небольшая березка. Побывал в тот год на Воломах и владыка. В своем письме он также просил выслать ему копию моей курсовой работы, что я и сделала. И еще я узнала, что на следующий год вновь собирается паломническая экспедиция от кичгородецкого музея. Владыка благословил меня снова ехать туда. Теперь я могла работать совершенно официально.

Однако как я не рвалась, — прошлым летом по всей России зарядили дожди, и вологодчина не явилась исключением. Друзья ехать отказались, Алеша рванул туда в мае, но побывал только в Броду и, вернувшись, сообщил, что дороги развезло. На Воломы он идти не рискнул – болота. Я ждала, что к середине лета просохнет, однако, в августе пришел ответ от директора музея из Кичгородка на мое письмо, которое я послала с Алешей. Я хотела идти вместе с музеем, поскольку одной… об этом не могло даже быть и речи. Однако Сергей Александрович писал, что дожди не прекращаются ни на один день, затопило все, и они перенесли экспедицию на осень. Мне оставалось только терпеливо ждать, и я ждала.

Но и осенью картина не изменилась. Воломы надолго превратились в мечту.

И вот два года. Пролетели незаметно целых два года терпеливого (и не очень) ожидания. Два года работы в библиотеках, в архивах, переписки с владыкой, поездок на Старую Рязань, на Ростиславль, поисков «сумасшедших» спутников, поисков новых друзей. За два года я узнала многое. В ГИМе в Отделе рукописей я нашла житие с чудесами преподобного Симона написанное полууставом конца XVII века с выходной миниатюрой. Мне удалось точно продатировать рукопись, найти аналоги миниатюре. Алеша мне отдал свои диктофонные записи беседы с одной из старушек. Там я услышала совершенно новую для меня версию биографии преп. Симона. Родилась идея небольшой этнографической статьи, которую мне предложили опубликовать в журнале Живая Старина. В институте Искусствознания на заседании сектора Охраны памятников прошел мой доклад по архитектуре. Правда, меня изрядно потрепали маститые архитекторы во главе с И.В. Плужниковым, но и такой опыт был для меня необходим. Побывала неоднократно и в Министерстве Культуры. В поисках иконы я написала владыке…

…Воломы стали магнитом. Думалось только об одном. Строились нереальные планы уехать туда навсегда, мечталось поднять дом, построить свое хозяйство. Алеша, от кого, собственно, я и заразилась подобными настроениями, отступил, заявив однажды, что это утопическая идея, свойственная многим в юности. Теперь, когда он стал постарше, когда многолетние поиски единомышленников завершились полным крахом, он понимает, что это нереально. Где-то в глубине души я согласилась с ним, но решила попробовать начать. Ведь одно дело рассуждать, другое – поехать туда, и попробовать зажечь и других людей.

Конечно, в одиночку ничего не получится… Коваль за эти два года женился, наша дружба ограничилась Ростиславлем. Алеша был занят поисками новой работы, а Саша, поступив в аспирантуру, еще не представляла, как проведет грядущее лето 1999 года. Пока я могла на нее рассчитывать, но что смогут сделать две девушки в глухих лесах? Предстояло снова договариваться с музеем Кичгородка, но и у них планы были очень расплывчатые. В следующем году на меня неумолимо надвигался диплом, и откладывать поездку было уже некуда. Оставалось два варианта: либо менять тему работы, либо срочно искать спутников. Для начала я выбрала второе.

После долгих размышлений и советов, я согласилась написать объявление, и повесила его в Свято Тихоновском богословском институте. Ведь поездка должна была быть также и паломническая. Тем белее, что ехать просто с малознакомыми людьми было опасно. А вот ехать с малознакомыми православными людьми и по благословению, было несколько спокойнее. Однако все оказалось не так просто. Найти нужных людей оказалось очень сложно даже так.

Мои мучения продолжались до самого отъезда. Любимые мои археологи разъехались по экспедициям, и до последнего дня я не знала, с кем поеду. Люди загорались, но, как всегда, отговаривались неотложными делами, построенными заранее планами на лето. И это было понятно. Оставалось совсем немного времени. В полном разгаре стоял июнь. Жара сводила с ума.

Меня немного выручила моя однокурсница, рассказав о моих сложностях своему другу. И он вызвался помочь. С Сергеем я была уже знакома. Однажды мы встретились с ним в храме у нас на Соловецком подворье, куда он сопровождал Таню. Это было зимой. Сейчас же, в июне, когда в Благовещенском храме, где Татьяна поет в хоре у отца Дмитрия, Сережа заговорил со мной, я не узнала его. Высокий, в черной рубашке и джинсах… С бородой, которая очень была ему к лицу… Совсем другой. Зимой никакой бороды не было, зато на лбу красовалась волнистая челка… Через час мы были уже друзьями, отправившись на рынок покупать Таньке туфли, болтали и ели в большом количестве мороженое.

Сережа заинтересовался моими планами, и мы решили не прерывать знакомства. От Тани я давно уже знала, насколько Сережа надежный человек.

Через некоторое время позвонила девушка из Свято Тихоновского богословского института по моему объявлению. Мы встретились у меня в музее. Света приехала из Литвы в Москву поступать в институт. Сейчас живет в деревне под Подольском у родственников. В прошлом году Света поступала в театральный институт, а в этом уже решила поменять все в своей жизни и подала документы в Свято Тихоновский… С нами поехать хотела очень. Даже не смотря на то, что в августе ее ждали вступительные экзамены. Веселая, болтушка, Света оказалась открытым человеком. Я обрадовалась возможности поехать с ней. Но нужны были ребята.

Кто-то еще хотел поехать. Загорелись наши певчие из хора, собирался Пашка, если только успеет вернуться из Карелии к нашему отъезду… Но все это было как-то не серьезно. Жизнь бежала своим чередом. Жаре не было конца. Но у меня уже появилась надежда. Сергей сказал, что если возникнет необходимость, он поедет несмотря ни на что. Однако мне кроме него, больше рассчитывать было не на кого, и необходимость возникла. 

Дневник.   

 23.06.99. Среда.

Днем позвонил на работу Дима Осипов, попросил привезти ему гитару. Встретились с ним на «Университете», на платформе. Димка, как всегда спешил, даже толком не поговорили. Я так давно его не видела. На Ростиславле было так много народа — тоже не удалось перемолвиться словечком. Поцеловал в щечку, забрал гитару и распрощался. Я даже не спросила, может быть, Вовка все же собрался на эти выходные. Они-то видятся на работе. После Ростиславля острее стало ощущаться, как мне их не хватает. 

А все-таки липы во дворе стоят лохматые. Им, правда, это идет. Будто в сказке. Как им, наверное, жарко. Бедные. Только потому, что у них шершавые листочки, щедрые тополя одели их пуховыми шалями. Давно не было дождя, он бы хоть омочил их разгоряченные кроны. В воскресенье у нас на подворье после литургии служили молебен о дожде, был крестный ход. Почему-то вспомнился фильм «Плохой хороший человек». Там молодой дьякон рассказывает о знакомом священнике, о силе его веры. Он, когда шел на крестный ход с молебном о дожде, всегда брал с собой зонтик, чтобы на обратном пути не промокнуть. Как же сегодня слаба наша вера, а ведь она горы двигает. Это не только в книгах записано, но действительно так.

28.06.99. Понедельник.

Сегодня мне очень не по себе. После того как отказалась ехать Саша, заволновались мои родители. Их опасения передались и мне. Я полностью отдаю себе отчет, насколько опасна моя поездка. И ответственность за это мероприятие лежит всецело на мне. Иногда подкатывает к горлу ком. Медведи, отсутствие защиты, возможность просто заблудиться, отсутствие чувства ориентации в лесной местности, энцефалит… Это не просто страхи. Это реальность. На все воля Божия. Но неужели я испугаюсь? Неужели отступлю? Мой оптимизм рассеялся как дым. Как мне нужно, чтобы меня кто-то успокоил, поддержал, вселил веру в собственные силы, уверенность в Божией помощи. Ведь Он не оставит нас… 

29.06.99. Вторник.

На Русь с небес спустился в сумерках туман

И молоком потек над гладью речки.

И заплясали тени подле свечки, 

Рождая сказки фантастической обман.

И древней былью встал в звенящей тишине

Косматый лес, седой росой умытый, 

Тумана прядями спеленутый, повитый,

Дерев воздвигший главы к вышине.

И крик тревожный пролился в ночи.

То – зарыдала чайка над простором.

Ее подруги отозвались тихим стоном…

Их песня та в душе моей звучит…

1 июля 1997 г.

Дер. Брод Вологодской обл.

Это стихотворение родилось там, после похода на Воломы. Мы провели в том месте лишь полночи и световой день. Стихи возникли чуть позже в моей бедной голове одной из тех незабываемых белых ночей, когда закат плавно переливается в восход, и земля укутывается белым туманом. В Алешиной избе, за выскобленным деревянным столом, при неровном свете плачущей свечи, слова ложились на бумагу с необычной легкостью. В тот день было написано два стихотворения. Для меня это навсегда останется загадкой. Ни до, ни после я не сочиняла, за редким исключением. 

…Мы всегда собирались вечером у стола под темными старинными образами с лампадкой. Свеча проливала слезы, которые застывали причудливыми потоками. Тень от букета колокольчиков, ромашек и васильков прыгала по черному дереву стены. Обычно я вышивала. Пела. Правда, пела я там почти все время. Там я была счастлива… 

Или же кто-нибудь читал вслух… Однажды Алексей нашел в одном из заброшенных домов на Воломах несколько книг и забрал их с собой. Среди них оказалась хрестоматия по литературе, где мы откопали тургеневский «Бежин луг» (очень кстати после Волом), и томик Достоевского. Это были чудные вечера… Вещи кругом будто оживали. Это был сон наяву…

1.07.99. Четверг.

Вчера был перегруженный день … Столько событий. Лида привезла Димкину палатку, у меня была Света, и мы познакомились с очень интересным человеком, вернулись поздно, никак не могли заснуть, о многом надо было поговорить… Заснули, наверное около трех часов ночи. Так много впечатлений…

Подготовка к поездке сейчас занимает все свободное время. Вчера еще мне вернули мою статью на доработку. Там много исправлений. Сегодня вечером у меня назначена аудиенция у моего будущего (я надеюсь) оппонента. Я поеду к ней домой. Как только я смогу остаться одна за домашним компьютером, попробую написать продолжение про Воломы… Кстати, о том человеке, с которым мы познакомились. По дороге в РГГУ Светлана столкнулась с ним посреди улицы. Его облик привлек внимание на столько, что Света, не долго думая, подошла и заговорила с ним, более того, пригласила его ехать с нами. Его зовут Феодосий. В этом году он защитился на нашем на факультете, по специальности Культурология, у Шабурова. Вечером мы встретились. Втроем гуляли по Романовскому переулку… Еще дома, после очередного Светиного описания, я вспомнила его. Конечно, я его видела в РГГУ. Причем, после каждой встречи у меня потом болела шея, поскольку я всегда оглядывалась на него, шокируемая внешним видом. Зимой он ходил в тулупе и казался на много старше – лет тридцати (на самом деле мы ровесники). И сейчас он выглядел более, чем необычно – черная льняная подпоясанная рубаха-косоворотка навыпуск, заправленные в высокие хромовые сапоги черные штаны, на поясе вышитый бисером мешочек, типа кисета, самошитая котомка через плечо, черные, чуть вьющиеся волосы, стрижкой в кружок, под подмастерье, небольшая бородка, открытое лицо, улыбающиеся симпатичные голубые глаза… Недавно его остановил на улице грузин, задав вопрос: «Послушай, милый, что ты за персонаж?»… Феодосий незаурядный человек. И дело вовсе не во внешности. Мы проболтали до позднего вечера. Интересно было слушать его… Жаль, но он, скорее всего, не сможет поехать с нами, хотя очень хотел бы. Но для него важнее воплотить в жизнь фантастическую задумку — он едет в Карелию, где собирается купить коня и попутешествовать по этим сказочным местам верхом… Сначала автостопом под Архангельск, где будет реставрировать деревянную церковь, там купит коня и уже оттуда – в Карелию на два месяца. Он объездил пол-России автостопом. Сейчас пребывает в раздумье, какой его путь? Он едет в Карелию с благословения своего духовника (я разговаривала вчера с ним по телефону), ему надо побыть одному, возможно, он уйдет в монастырь… Как бледно, то, что я сейчас пытаюсь передать…

2.07.99. Пятница.

Сегодня Феодосий заходил ко мне на работу. Вечером ездили с ним в Археографическую лабораторию на Моховой. Там меня подробно проинструктировали, на случай, если у меня действительно получится этнографическая экспедиция. Ведь Алексей Владимирович Чернецов просил выяснить, были ли в районе старообрядцы. Феодосий тоже продиктовал мне несколько книг по истории старообрядчества, почему-то предупредив, чтобы я только не влезала во все это с головой. Потом гуляли, снова были во дворике Романовского переулка. Сегодня Феодосий читал стихи. Принес фотографии. Рассказывал про свои приключения на Урале, в Карелии, про зимовку в горах. Одну фотокарточку я у него выпросила. Там изображен дивный закат. Правда, он несколько напомнил мне дорогу на Воломы. Коваль ведь тогда по моей просьбе таки успел снять на слайдовую пленку закатное небо. Обещала привезти в этом году такой же. Феодосий точно не едет с нами. Жаль. Ничего. Теперь не очень страшно. Отец Мефодий сказал, что мы благополучно пройдем намеченный маршрут. Значит так и будет. «Если к вам кто-нибудь присоединится – хорошо. Нет — ничего страшного. Благополучно дойдете и втроем, с молитвами».

Вчера я встречалась с архитектором-искусствоведом (кого хочу попросить впоследствии быть моим оппонентом). Меня проконсультировали, еще раз подробно объяснили, как снимаются обмеры, что нам может еще понадобиться. Света нашла диктофон, я ломаю голову в поисках 25-метровой рулетки… Надо брать с собой небольшую лопату. Придется забить небольшой шурф. Мне объяснили, что это возможно, так как необходимо прочитать остатки фундамента несохранившейся трапезной. Это будет безболезненная операция для памятника, то есть ничего не нарушающая. Еще придется везти с собой косу, так как травы вокруг храма выше пояса… 

3.07.99. Суббота.

Воломы… На самом деле в этом слове для меня заключена вся тайна Северной земли. Я мало, где была, мало что видела. Пока. Но бескрайность и просторы русские я впитала в себя там. Это место не единственное на земле. Я знаю. И так хотелось бы когда-нибудь собрать рюкзак и уйти. Не обязательно туда. Просто идти вперед от села к селу, от монастыря к пустыни, обходя стороной большие города, ночуя в стогах сена и встречая восходы у костра, прячась от непогоды под тентом палатки и слушая как стучат капли дождя… Радоваться солнечным лучам и угадывать музыку звезд, вдыхать запахи трав и чувствовать ветер… По грудь утопая в цветах или взбивая пыль по дорогам, идти. Идти за линию горизонта, к синему небу, к багровому закату, к свинцовым тучам и золотым облакам… идти.

Послушай тишину моей земли, 

Приникни к травам жадными устами…

То – отражение моей души,

Она как Русь моя наполнена цветами…

Цветами, красками и звуками полна,

Дыханьем ветра с поля и туманом,

Что к ночи опускается в клубах

Видений призрачных и странных.

Здесь пряный запах голову кружит,

Здесь жарко солнце напояет травы…

А в сумерках в полях роса звучит,

В седой убор укутывая травы.

Но за туманом не приходит ночь.

Закат с восходом здесь едины.

Лишь ветер улетает в поле прочь,

И затихают волны кичменгской стремнины.

И тишина приходит в полусне,

И только краски делаются глуше,

И одинокой, светлой звездочкой во мне

Поет та тишина. Послушай.

1 июля 1997 г.

Дер. Брод Вологодской обл.

6.07.99. Вторник.

Сегодня встречалась с Алешей Алексеевым. Смотрели маршрут по карте. Действительно легко заблудиться. Однако я уже там. Подробно разобрали всю дорогу, вспоминали вместе, как шли тогда, где делали привал, где набирали из родников воду, в каком месте встретили медведицу, сколько поворотов и развилок надо пройти,.. где дорога делает поворот на север,.. где надо свернуть на просеку… и т.д. Так хочется поскорее очутиться там. В предвкушении — мурашки бегут по телу, и захватывает дух. Страшно. Но, чем больше опасностей, тем интереснее. Попробую вечерком написать, как шли тогда. В Сараево, кстати, можно будет обратиться к Рыбину Михаилу Ревокатовичу. Я уже заочно знакома с ним. Может быть, он подскажет дорогу или даже пойдет вместе с нами. Спросить его адрес можно у любого в селе. Его дом почти напротив школы… 

Сегодня рано утром уехал Феодосий. Звонил мне вчера поздно, почти ночью — попрощаться, оставил небольшое поручение. Узнал, что в Фаустово (под Москвой) у нашего общего знакомого священника есть конюшня, так что вернется в сентябре в Москву верхом. Здорово. Если честно, я немного завидую ему. Он свободен. Он может позволить себе такую роскошь — путешествовать. Он — мужчина. Он может ездить всюду один. А я — пока только ищу спутника, который разделил бы мою мечту. Реально, а не лежа на диване. К сожалению обычно люди говорят — «это прекрасно», «всегда мечтал» и т.п. Но дальше этих слов ничего не продвигается. Еще удивительно, что сейчас мы все же едем. Не смотря на все сложности. 

7.07.99. Среда.

…У меня вовсю идет подготовка. На Воломах — трава выше пояса, и, чтобы протянуть ровно веревку вдоль фасада, придется косить. Сережка смеется надо мной. Категорически заявил, что он готов двое суток ползать там с ножом по траве, чем потащит косу. А ведь я спросила у него только про лезвие косы (оно у меня есть). Ведь черенок или рукоятку (как сказать правильно?) мы всегда сможем соорудить на месте. Сергей звонит каждый вечер. Он уже начал закупать продукты. Вчера окончательно обсудили, что берем с собой. Из вещей пока не нашли только 25-метровую рулетку. Остальное вроде все есть. У нас уже две палатки на троих, так что, наверное, возьмем только большую Сережину. Сережа сообщил, что купил лучковую пилу. Каны обещал Антон, после Ростиславля. Как раз они вернуться числа 16-го (я надеюсь). Лешка Смирнов приедет оттуда во вторник и привезет свою титановую лопату. Она почти невесомая… 

Вспоминаю, как мы отправлялись в дорогу из Брода в позапрошлом году… Собрались в путь 25 июня. Через три дня, в субботу Коваль уезжал в Москву (недельный отпуск его кончался), и у нас оставалось мало времени. 35 км — это 8 часов ходьбы. И поэтому решено было встать в 4 утра, чтобы приблизительно в час дня быть уже на месте. Рюкзаки были собраны с вечера.

Я проснулась около восьми. В сумерках белой ночи, в полумраке Алешиной избы было трудно определить, который час. Слышалось ровное дыхание спящих рядом друзей. Но Алеши уже не было. …Мы спали на полу (на полати вчетвером лезть почему-то не хотелось, и мы все из чувства солидарности разместились на деревянном настиле пола), над головой у меня располагалась скамья, где размеренно тикал, привезенный из Москвы, будильник… Что-то мы не успели… Скрипнула дверь, и в избу, нагнувшись вошел Алексей в дождевике и резиновых сапогах… Мысли в голове начали проясняться. Потихоньку все стало вставать на свои места. 

— Сколько времени?

— Восемь. На Воломы идти нельзя. Дождь. Вы пока спите, а я схожу в Сараево на почту.

…В этот день в нашей избе поселилось сонное царство. Я проводила Алешу, вышла на крыльцо. Небо было затянуто наглухо серым. В воздухе висела водяная пыль, которая периодически обрушивалась шуршащим дождем. Противоположный берег реки занавесился туманной кисеей. Хотелось спать. Звуки убаюкивали…

…Алексей довольно быстро обернулся, оставив за спиной 14 км (7 км до села и 7 – обратно). Мы же все встали очень поздно. Обед был как всегда веселый и очень вкусный: картошка в мундире с подсолнечным маслом, солью и зеленым луком, и хлеб, с утра испеченный и горячим принесенный соседкой…

В субботу Володя должен был уехать в Москву. У нас осталось уже меньше трех суток… К четырем часам дня неожиданно распогодилось. Более откладывать было нельзя, и мы вышли в путь…

Больше сегодня почему-то не пишется… Потом.

11.07.99. Воскресенье.

Были все втроем на подворье. Причащалась. Сергей на литургии был у себя в храме, у отца Димитрия, тоже причастился. К нам приехал как раз, когда начинался молебен. Я выскочила из церкви после проповеди вслед за отцом Мефодием. Пока разговаривала с ним, вышла и Света. К храму подходил Сергей. 

— Батюшка, вот с этими людьми я еду.

Отец Мефодий обернулся как раз в тот момент, когда Светлана в порыве радости подпрыгнула почти на полметра в высоту, и повисла на шее у Сережи. Отец Мефодий никак не прореагировал, благословил ехать за билетами и удалился в сторону братского корпуса, а мы вернулись на молебен.

Меня смущало одно обстоятельство. Вчера мы были со Светой в деревне под Подольском. Ее родственники хотели познакомиться со мной. На всенощную мы отправились в храм к отцу Александру, в соседнее село — Кленово. Дело в том, что отец Александр настаивал, чтобы мы ехали не втроем (опасно). Но с кем? Он обещал подумать. После службы нас познакомили с нашими будущими спутниками. Про одного из них Света немного знала со слов батюшки. Его зовут Алексей, ему двадцать, он работает на восстановлении храма у отца Александра, окончил строительный техникум, сейчас готовится к армии, верующий, «благообразный»… На службе, однако, его не было. Он нас встретил в рабочей одежде, и лукавые огоньки его глаз, весело стреляющие из-под кудрявого чубчика, ставили под сомнение ту часть характеристики, где говорилось о благообразии и набожности. Второго мы увидели сами. Из бочки-бытовки вышел заросший щетиной черноволосый и загорелый парень, и удобно устроившись на деревянном настиле у входа, закурил, глядя в даль. В данном случае характеристика отца Александра ограничилась одной фразой: «А, этот… любитель поляны накрывать…» Что это значит, мы так и не выяснили. Понятно было одно, что в принципе батюшка не очень хотел бы, чтобы Эдик (так зовут «любителя накрывать поляны») ехал с нами, но потом вроде согласился. Мы немного пообщались. Побывали в доме, где ребята живут во время работ на храме. Здание будто под снос. Обстановка, как в казарме. Лежащий в сапогах на раскладушке солдатик дополнял картину. При нашем появлении, с соседней кровати поднялся Эдик. Сразу бросилось в глаза, что он старше Алексея. Так и оказалось. Ему двадцать девять. Прошел Афганскую войну. Образование – незаконченное высшее. Немного не доучился на Юридическом факультете. Сам он из Донецка, тогда как Лешка из Липецкой области и живет с родителями в Подольске. Познакомились они на храме, и теперь — не разлей вода. Мы договорились, что на другой день встретимся на остановке первого автобуса, уже в Подольске. Лешка привезет нам паспорта и деньги, так как его паспорт сейчас дома, в городе. Эдик вызвался нас проводить. Немного рассказал про себя. В 96 году он работал на восстановлении храма на Большой Полянке в Москве. Заинтересовался вроде целью нашей экспедиции. …Мне показался он симпатичным. Светлана, правда, пыталась тут же выяснить, насколько ребята действительно хотят ехать с нами, или это только послушание. Оказалось, что медведи и энцефалит — заманчивая приманка для наших возможных спутников. И еще они не скрывали другую цель — просто отдохнуть, планируя взять с собой гитару…

Утром мы напрасно прождали Алексея на остановке, он не пришел. В голову лезли различные мысли. Но главная забота: ждать ли известий из Подольска или ехать покупать билеты без них? Насколько они надежные спутники? Сегодняшний день ставил под сомнение их надежность. Что-то было не так. Мне в принципе не нравилась затея ехать с первыми встречными. Несколько утешало благословение отца Александра, но не совсем. Нужен был совет, и мы остались ждать отца Лонгина.

После продолжительной беседы, совместно решили, что сегодня покупаем билеты, а там, как Господь благословит. Если, действительно надо будет, чтобы именно эти люди поехали с нами, значит, они смогут сами купить билеты, и все решится само собой. …Только гитару лучше с собой не брать. При упоминании гитары у отца Лонгина непроизвольно дернулись лицевые мышцы. «В том месте надо молитвы петь, а не песни под гитару…» 

Через час билеты были куплены. Тот же пассажирский поезд «Москва — Воркута», №176, отправляющийся в 1325 с Ярославского вокзала. Итак, 17 июля мы едем. Теперь надо обязательно позвонить Владыке. Отец Иосиф настаивает, чтобы я не ехала без повторного благословения. Обязательно надо сообщить в Вологду, каким поездом, и в каком составе мы едем. Единственно, я еще не знаю, едут ли ребята. Но это выяснится в течение недели. Светлана будет в Подольске и попросит ребят связаться со мной.

16.07.99. Пятница.

Последняя неделя пролетела в один миг. Различные события на работе, поход в музей… И вот уже канун отъезда. Светлану прождала почти весь день. Договорились, что приедет утром, привезет вещи. Звонила с работы, – нет и нет. Сережа мне не нравится. Грустный. Нервничает. Утром, еще до выхода на работу, позвонила в Вологду, в Епархиальное управление. Владыка в отъезде. Сегодня и завтра будет служить в городе Никольске, у отца Сергия. Придется звонить туда вечером. Пока все складывается не очень удачно. Едем, судя по всему, втроем. Ребята так и не позвонили. Поэтому и Сережа неспокоен. 

К вечеру, наконец, прояснилось. Приехала Света. Эдик с Лешкой купили билеты. Все в порядке. Просто Лешка умудрился проспать в то воскресенье, а позвонить и предупредить у них не вышло.

Начались окончательные сборы.

17.07.99. Суббота.

Проснулась в 7 утра. В 1325 – поезд. Накануне не удалось поговорить с Владыкой, передала свою просьбу через его доверенное лицо – иподиакона Дионисия. Сказал, что не стоит беспокоить Владыку позже, лучше позвонить утром без двадцати восемь, перед литургией. Он все передаст и заочно попросит благословения (так будет лучше всего в конкретном случае). Сегодня, в субботу они будут служить в Никольске с отцом Сергием, в воскресенье – в Кичгородке.

Когда я положила трубку, вспомнила, что не сообщила самое главное – в каком составе мы едем… Но главное – благословение получено, никто вопросов не задавал, значит все в порядке. На сердце стало легко и спокойно. Светлана спала, тихонько посапывая. Я прочитала акафист Святителю Николаю и разбудила ее.

Рюкзаки были собраны с вечера. Мои родители вызвались проводить нас на вокзал, заодно посмотреть, с кем мы едем. Я вылетела вперед. У метро Университет меня должен был встретить Антон с канами. Конечно, я опаздывала. Позади вышагивала Светлана, согнувшись в прямой угол под явно тяжелым для нее рюкзаком и фланкируемая с двух сторон моими далеко не маленькими родителями. Картинка с обложки.

Приключения начались почти сразу. Антона не было. Мысль о том, что мы можем оказаться в двухнедельном походе без котелка все чаще и чаще стучалась в мою бедную голову. Я гнала ее прочь, судорожно соображая, что делать. Подошли родители со Светой. Времени оставалось в обрез. Мы катастрофически опаздывали. Телефон Антона я на память не помнила. А он мог запросто проспать. Сережа собирался взять только сковородку… Сережа! Минутная стрелка неумолимо приближалась к назначенному времени встречи на вокзале. Подозреваю, как он будет нервничать… 

Когда ждать уже не было никакой возможности, и мы собрались идти, появился Антон. Он несся на всех парах сквозь толпу, громыхая пустыми канами. Только вчера он вернулся из Ростиславля. Около 12 ночи позвонил мне… Не сбавляя скорости, Антоша налетел на меня, расцеловал, извиняясь за опоздание. На Оке они были две недели. Дети всех замучили. Коваль поклялся, что «пионеры» у него на раскопе работали в первый и последний раз. Приезжал Никита. Прошлись по селищу с металлоискателем… 3-4 век! Две монеты… Первый на Ростиславле нательный крестик… И еще много интересного, всего не рассказать… Народ теперь поедет туда во второй половине августа. Приезжай… Тебя там ждут. Ну, счастливо, удачи! Меня снова расцеловали, мы попрощались. Книгу Алеше он передаст. Слава Богу!

Сережа уже нас ждал. Над снующими по вокзальному залу людьми далеко видна была его серая камуфляжная шляпа с загнутыми по-ковбойски полями. Интересно, именно у этого столба в зале пригородных касс, в это же время, мы встречались перед поездом в позапрошлом году. Тогда не было и намека на панику. Наоборот, все спокойно. Первым пришел Коваль – такой же, как и на Ростиславле, лишь темные его волосы были стянуты веревочкой. С Сашей я познакомилась на вокзале. Тогда нас провожала Алешина жена…

Сегодня к поезду должна еще подойти Танюша, и собиралась приехать Светина мама. 

Ребят еще не было. Их привела чуть попозже Света, так как они договорилась о встрече на платформе. Все выглядело несколько странно. Лешкин допотопный рюкзак угрожающе трещал по швам, а у Эдика на честном слове держалась лямка, замотанная проволокой. К одному из рюкзаков был прикручен сверху поролоновый коврик. Груз явно превышал возможное. На вопрос, что же они туда напихали, загадочный Эдик, явившийся на вокзал в джинсах, элегантных черных ботинках, черной бейсболке и темных очках, ответил: — «Кирзовые сапоги». Суматоха тем временем продолжалась. Светлана носилась по вокзалу в поисках мамы, успев, тем не менее, где-то купить ряженку в полиэтиленовом пакете, поделиться с Лешкой и залить ею рюкзаки. Ни от Лешки, ни от Эдика невозможно было добиться хоть чего-нибудь вразумительного. Ясно было одно: спальники им не нужны, кеды тоже, а свою поролоновую подстилку они не променяют ни на что на свете. Мои родители (кстати, почему-то сохранявшие относительное спокойствие) смирились с мыслью, что им придется тащить обратно домой, взятые специально для ребят, спальники и туристический пенковый коврик. 

За двадцать минут до отправления поезда, о котором мы будто забыли, появилась Светина мама. Она прождала нас все это время на платформе, около уже давно поданного состава, и, естественно, как любой человек в подобной ситуации, успела дойти до панического состояния. Пришлось почти бегом отправляться на посадку. По дороге выяснилось, что Эдик ушел за спичками, ждать его уже никто не собирается, а Лешка тащит два рюкзака. Пот капал у него с носа и с бровей. Воздух накалялся. Поднявшееся солнце посылало на землю немилосердные лучи. …Самое замечательное, что по иронии судьбы мы оказались в 14 вагоне, а ребята… в первом. Пока мы загружались, мой папа вызвался помочь Лешке и, взвалив на плечо один из рюкзаков, смешался с толпой, движущейся по платформе к голове состава. Откуда-то появились Таня с Ирой. Нас представили. Стали фотографировать. Татьяна передала мне изображение росписей, пытаясь втолковать комментарии и пояснения к ним, как и в каком порядке снимаются образцы… Поступило предложение посадить Таню в рюкзак и взять с собой, но она почему-то отказалась. Мимо пронесся ругающийся Эдик, отмахиваясь по пути от предлагаемых Светиной мамой кед. Когда вернулся, наконец, мой папа, выяснилось, что ребята оставили у нас свой пакет с продуктами, и папа отправился в обратный путь вдоль всего состава. 

Объявили конец посадки. Мы попрощались и вошли в вагон. Мама сунула мне в руки пакет с помидорами. Их было почему-то много, и они были немытые (когда мама успела их купить, так и осталось для меня загадкой). В вагоне нас ожидала приятная неожиданность – три верхних полки… А в окошко нам махали, желали, говорили все разом. Наконец, вагон качнулся, и платформа поплыла. Москва, работа, суматоха, родители, заботы… все оставалось позади. Впереди… впереди нас ждал лес. Дорога и приключения.

…В вагоне царили жара и невыносимая духота. За окном проносились пыльные подмосковные дома. Соседи выкладывали на столик многочисленную еду. С первой попытки поднять наверх Сережин рюкзак не удалось, и мы оставили на время эту затею. Попробовали перечислить все то, что Сережа взял с собой, вроде получилось не так уж и много. Просто топор, пила, палатка… в общем, набралось. Светлана переживала несколько неудавшуюся, долгожданную встречу с мамой, с которой очень давно не виделась, думала о своем и грустила.

— Настя, — задумчиво обратился ко мне Сережа, — а на Воломах есть розетка?

— Разумеется, нет, — удивилась я.

— А зачем я тогда взял с собой утюг?.. – улыбки не последовало. Несколько секунд я молчала, тупо соображая. Но все-таки Сережин взгляд заставил меня усомниться в искренности его слов. Мы еще раз посмотрели друг на друга и расхохотались. Напряжение спало. 

— Один ноль, в пользу Сережи. А ведь я почти поверила.

В этот день мы были с Сережей у ребят, пройдя весь состав. Целью нашего путешествия были… рюкзаки. Сергей когда-то успел купить на вокзале набор иголок, мы прихватили с собой моток нейлоновой, прочной веревки и отправились штопать. Наши мальчики уже обедали, поглощая картошку, огурцы и черный хлеб. Они оказались в более выгодном положении – две боковых полки (верхняя и нижняя) были полностью в их распоряжении. То есть было, где посидеть в течение дня. У нас же ситуация усложнилась, когда через несколько часов от Москвы народ начал застилать нижние полки и готовиться к продолжительному дорожному сну. Сесть было уже решительно не куда, и мы решили пообедать в вогоне-буфете, пригласив туда ребят. Кстати, рюкзаки залатали более или менее прочно.

…В вогоне-буфете оказалось прохладно. Почти все столики были свободны. У одного пристроились наши мальчики, потягивающие пиво. Недолго думая, мы присоединились к ним. Пирожки с мясом и пиво… Достаточно забавно началась наша паломническая поездка. …Вымыли с Сережей помидоры, высыпав их прямо в раковину, и только потом сообразили, что так они будут, пожалуй, еще грязнее. Открыли у столика окошко. Никто не обращал на нас внимания. Говорили о пустяках, смотрели, как проносятся мимо розовые от Иван-чая поля, проплывают темные зубцы леса, одинокие деревья, села, пушистые метелочки незнакомых белых цветов. …Лешку обвинили в чрезмерном обжорстве, отодвигая остатки пирожков. …Беседа крутилась вокруг отца Александра, у которого ребята проработали почти все утро, ворочая пудовые бетонные кольца, и который доставил Эдика с Лешкой к поезду на машине. Нам со Светой почему-то вспомнился Феодосий, где-то далеко в Карелии блуждающий верхом на лошади… а я подумала о Виталии. Он так хотел поехать. Впрочем, если бы по-настоящему хотел — поехал бы. …Так или иначе, свершилось. Мы едем. Мы мало знакомы. Но уже в самом факте — есть доля подвига. Именно эти люди едут со мной, а вовсе ни Виталий, ни Алексей, ни Феодосий… «Как это все серьезно…». Как в песне: «спустите на воду диваны». …Нет, ни в коем случае никого не осудить. Так должно быть. Почему преподобный Симон собрал именно нас? Почему едут именно они? Так надо. А плохо это или хорошо, увидим. …За соседним столиком уже далеко не трезвый мужчина начал предлагать нам выпить с ним. Дипломатичный Эдик сумел каким-то образом безболезненно отвязаться от неприятного знакомства. Все кончилось покупкой шоколадок, но нам пришлось разойтись по своим вагонам. По дороге попытались выяснить, когда же мы прибываем в Ядриху. Мальчики утверждали, что в 730. Нам запомнилось, что, вроде, в 9. Уже в своем вагоне остановились у расписания. 9 утра.

— Ничего не понимаю, почему же ребята с такой уверенностью утверждают, что в 7? Они ведь тоже смотрели расписание. Может быть где-то ошибка?

— Все правильно, — веско успокоил Сережа. И добавил, встретив мой вопросительный взгляд: — они же в первом вагоне едут…

Два ноль. Честно говоря, я не ожидала, что с Сережей может быть так весело. Причем, он выдает подобные шутки без тени улыбки. И ведь не сразу сообразишь. Ну, конечно, первый вагон пребывает на станцию несколько раньше… 

Все-таки 9 утра — слишком поздно. В восемь начнется литургия. Мы при всем желании не сможем попасть в Кичгородок до ее окончания. И, тем более, не известно, во сколько пойдет автобус. Скорее всего, придется ехать на пригородном поезде до Устюга. А он выходит из Ядрихи только после 11. Вагон, который прицепляют в Вологде, делает петлю в Котласе и возвращается к этому же времени в Ядриху. Здесь его прицепляют к той же пригородке. А из Устюга автобус… В общем в Кичгородке мы окажемся, дай Бог, только часа в три, в четыре. Владыка, разумеется, не будет нас дожидаться. …Решили попробовать в Ядрихе поймать попутку. А там, как получится.

На первой же длительной остановке мы вышли купить мороженого. Далеко впереди, у первого вагона маячила до пояса оголенная фигура Эдика в голубых спортивных штанах. Ни он, ни Лешка даже не подумали пойти нам на встречу. Мы прогулялись в начало состава. Ничего интересного. Так, шутки. Вспомнился роман Римской-Корсоковой. Другой круг?..

В Вологде снова выходили. Гуляли по вокзалу, прошлись по площади. На обратном пути встретили Эдика. Пахнуло спиртом.

— Опять пиво?

— Не, мы газировку…

В этот вечер мы еще раз, уже втроем, посетили вагон-буфет. Наше окошко никто не заметил. Ветерок приятно трепал волосы. Горячий чай с лимоном плескался в пластиковых стаканах. Старец Самсон, блаженная Матрона, Соловки, отец Арсений… Как жаль, что нет Феодосия. С каким интересом он поддержал бы наш разговор. 

— За этот год надо непременно научиться верховой езде, — Свете всегда приходят в голову самые фантастические идеи. И в ее устах это звучит очень даже заманчиво. — Тогда мы тоже сможем поехать в Карелию. …А, давайте… в следующем году обязательно поедем все втроем верхом по Карелии…

Сережа почему-то не согласился, и идея повисла в воздухе. Зачем загадывать так далеко? Сначала Воломы…

…Из буфета нас выгнали, просчитав наш маневр с уже давно пустыми стаканами. Слезное объяснение, что у нас в вагоне совсем негде сесть, никого не растрогало. Скорее наоборот, привлекло внимание к нашему столику. Влетело за открытое окно. 

Было уже достаточно поздно. Закат погас, и небо уже начинало остывать. Провалявшись на полках, в бесплодных попытках восстановить на бумаге сегодняшний день, мы отправились в тамбур читать вечернее правило.

18.07.99. Воскресенье.

Встретились в Ядрихе. …Почему же такой тяжелый рюкзак?.. Пока соображали, где автобусная остановка, к нам подскочил мужик:

— Здорово, туристы, подвезти? Вам куда?

— В Кичгородок.

— Поехали.

— Сколько?

— Триста пятьдесят.

— Триста.

— Триста пятьдесят. Бензин нынче дорогой, дак. И потом мне же обратно ехать.

— За два часа довезете?

— За два часа? При большом желании… Довезу.

— Идет. Ловлю на слове. За два часа. А поместимся? Нас много. Пять человек и столько же тяжеленных рюкзаков…

Каким-то чудом мы поместились в Жигули «двушку». Меня усадили рядом с водителем. Остальные разместились на заднем сиденье. Света оказалась у ребят на коленках. Утрамбовали и рюкзаки. Через час машина неслась уже мимо Великого Устюга, и водитель рассказывал нам, что в Троице-Гледенском монастыре, в соборе находится необыкновенный резной иконостас пятидесяти метров высотой. В голове вертелись различные молитвы, и мысли были все там, в Кичгородке. Только бы успеть. …Дорога вилась к горизонту, стеной стоял лес, или вдруг открывались необозримые просторы… Нас встретило синее небо, чуть разбавленное яркими облачками. Через опущенное стекло в машину врывался ветер, солнце поднимало пыль, и к дороге со всех сторон стекались розовые облака Иван-чая. Вспомнился позапрошлый год: июньская зелень полей, избы, пасущиеся стада… наш полупустой автобус, Коваль, Алеша, Саша… и я, вместе с ними еду… я еду на Север. Мечта становилась реальностью. Как же захватывало дух от одной мысли, что я, наконец, попала в столь желанные места. Русский Север… Бескрайние леса, поля до горизонта в благоухании лета, лента дороги, яркость красок… все это заставляло сердце бешено колотиться, жадно впитывались потоки воздуха, кружилась голова…

Водитель не обманул. Через два часа, как и было обещано, справа вынырнула табличка указателя, и мы въехали в Кичменгский городок, оставив позади автостанцию. Интересно, как проехать к церкви? Кончилась уже литургия?.. Теоретически, я помню в какую сторону ехать, интуитивно… а вот показались и куполочки.

Однако подъехать к храму сразу не удалось — остатки рва и древних укреплений преградили путь. Но кто-то идет по дороге.

— Простите, пожалуйста… — машина пронеслась мимо, не сбавляя скорости. А надо было бы спросить… Следующая группка людей. Наконец, мы с водителем поняли друг друга. Заскрипели тормоза.

— Здравствуйте. Извините, не могли бы вы сказать, как проехать к храму?

— Вы проскочили поворот. Вам сейчас в обратную сторону, дак, первый поворот направо, — и здесь приятный знакомый вологодский окающий говорок. Правда, акцент нашего водителя нисколько не отличается… 

Вот и деревянные ступеньки, ведущие на городище. Выгружаемся. За деревьями, высоко в синем небе сверкают кресты. Шумит на ветру зелень. После вагонного стука колес, суматохи вокзала, мотора машины — тишина оглушает… Ребята записывают адрес водителя. Кто знает, может быть и в самом деле пригодится?.. И вдруг:

— Батюшка идет!..

На лестнице показалась невысокая фигура седенького священника в фиолетовой скуфейке. В одну минуту из недр рюкзаков выужены юбки, повязаны косынки. Посреди пыльной дороги, у не успевшей еще отъехать машины за считанные секунды были сняты джинсы и заменены юбкой. Когда батюшка спустился по лестнице и вышел на тропиночку вдоль рва, я уже подбегала под благословение, поправляя на ходу платок.

Познакомились. Красное от солнышка лицо, окаймленное белоснежной бородкой, ласковый взгляд… Нет, нет, Владыка сейчас на трапезе. Служба уже кончилась. Мы можем найти Владыку в столовой, отец Иоанн тоже туда идет, и мы можем присоединиться к нему. Надо только чуть-чуть подождать… Батюшка исчезает за дверью небольшого, аккуратного домика, засаженного цветами. Мы бросаем около калитки рюкзаки и готовимся к ожиданию.

Симпатичный деревянный домик, голубенький, с белыми ставенками, недалеко от церкви. Через дорогу спуск к воде бывшего рва. Деревянные мостки. Как же здесь мелко… Листья кувшинок распластались по поверхности. Светится солнечное дно. Здесь тот же наземный мир, только перевернутый вверх ногами. В этом природном зеркале тоже плывут облака, растут деревья, высятся деревянные дома, проносятся стрижи, застывают изумрудные и голубые стрекозы. Сквозь резьбу прибрежной листвы пробиваются солнечные зайчики. Лучи припекают все сильнее… Терпения у меня явно недостаточно. Движется минутная стрелка. Владыка может уехать в любую минуту, а мы не знаем, где искать эту столовую… И я решительно поднимаюсь по ступенькам крыльца, стучу в дверь, не забыв прочитать слова входной молитвы. Да, да, сейчас идем. На крылечко выходит молодой человек приятной наружности. Он в гостях у отца Иоанна. Почему не были на службе? – Только что с поезда. Да, из Москвы. Идем на Воломы, к преподобному Симону Воломскому… Симпатичного гостя зовут Алексей. Он тоже очень хотел бы побывать на Воломах. В этом году? Нет, вряд ли. Конечно, он знает, что собирается Сергей Александрович. Но, скорее всего, в этот раз не получится. А как жаль… Когда собирается музей? Вроде, говорили, что на этой неделе. Хотели ехать в понедельник. Какие-то трудности. Сегодня должно все выясниться. Владыка на Прокопия Праведного будет служить в Великом Устюге. Не сможем ли мы попасть туда? (Да, сам Алексей из Устюга.) Нет, к сожалению, не сможем. В это время мы планируем быть на Воломах… В дверях показался отец Иоанн, и мы взвалили на плечи рюкзаки. 

Всю дорогу до столовой беседовали с батюшкой. Восхищался нашей ношей. И он, конечно, «хотел бы сходить на Воломы, но грехи, видно, не пускают. Нет воли Божией. Старенький стал. Уже и не под силу. Ну, да на все воля Божия. А вы молодцы»… У столовой мы притормозили. Отец Иоанн идет тоже обедать, скажет Владыке, что «приехала Анастасия из Москвы», и очень хочет увидеться с ним. Нет, главный вход закрыт, Владыка будет выходить здесь, мы его не пропустим.

Бросив рюкзаки перед дверью, мы осмотрелись. Напротив кирпичная церковка в лесах. Запустение. Крапива выше пояса. Любопытная местная архитектура. Стали восстанавливать — начались проблемы с финансированием. Так все и заглохло. Какова ее судьба? …В городе есть еще одна церковь. Сейчас там расположен один из центральных магазинов Кичгородка. В позапрошлом году мы заходили в него. На втором этаже (храм был большой) нашли краеведческую литературу. Внизу — купили пряников. Типичный Универмаг… Эдик с Лешкой удалились в сторону магазина. Говорить они могли уже только о еде, и спустя некоторое время к нашему скромному обществу присоединилась палка копченой колбасы.

На цыпочках я прошла в полумрак служебных коридоров черного входа провинциальной столовой. Где-то в глубине слышалось пение, громыхала посуда, лилась вода. Трапеза закончилась, читают благодарственные молитвы. По спине побежали мурашки… сейчас я увижу Владыку…

Наконец, из дверей показалась процессия. Длинная цепочка… развеваются мантии, черные рясы метут дорожную пыль. Несколько иереев. Впереди высится величественная фигура — несколько худощавая, с царственной осанкой. Приятное строгое лицо, обрамленное небольшой светлой бородой, несколько тронутой сединой. В руке посох. Тускло мерцает крупным кабошоном голубой лунный камень. На груди — панагия. Я подошла под благословение и отступила в сторону, не зная как вести себя дальше. Это Владыка? А вдруг я ошиблась? Все высокого роста. У одного священника несколько крестов. Но Владыка впереди?.. Вслед за священнослужителями потянулась цепочка мирян. Я обратилась к кому-то, и мне подтвердили, что Владыка возглавляет процессию, с посохом. Что же делать? Подойти? Заговорить? Имею ли я на это права?.. Все шли молча. По торжественности шествие напоминало чин панагии, только без пения молитв. Набраться смелости и шагнуть вперед…

— Владыка, здравствуйте. Могу ли я говорить с Вами? – кивок. — Я писала Вам… О Симоне Воломском…

— Анастасия?.. ну, здравствуйте. Очень приятно. Когда приехали? – Владыка медленно продолжал идти по пыльной дороге. Между нами и остальной процессией тут же образовалось небольшое деликатное пространство.

— Только что с поезда. В девять часов были в Ядрихе. Чудом успели Вас застать. Я звонила вчера. Простите, отец Иосиф не благословил ехать без Вашего разрешения.

— Передайте отцу Иосифу, чтобы в следующий раз не занимался такими глупостями… Впрочем, я скоро увижу его и сам поговорю с ним, — улыбка, – Какие у Вас планы? Ведь я тоже собираюсь на Воломы.

— А когда? На день памяти?

— Мы сейчас как раз направляемся к Сергею Александровичу, в музей, чтобы договориться окончательно, пойдемте вместе. Ваши спутники подождут Вас. Да, с Сергеем Александровичем Вы знакомы?

— Я писала ему.

— Я планирую служить на Прокопия Праведного в Устюге. На Воломы хотели ехать 19ого, то есть завтра, или 22-23его

— Так, значит, 25ого, на день памяти Симона Воломского никого не будет? А отец Сергий?

— 25е — воскресенье. Отец Сергий будет служить в Никольске, у него приход. На Воломах пока нет возможности отслужить литургию. Скорее всего, из священников в этот день никого не будет. Но наверняка придут местные в этот день, из Полдарса, из Устюга… Так что готовьтесь встречать гостей. Не знаю еще точно, когда получится у меня. Сергей Александрович собирается через неделю, после 25ого, ну, это мы сейчас уточним. В любом случае, мы поедем через Полдарс. Ну а вы?

— Мы через Бакланово. Хотим повторить путь преподобного Симона.

— А карта у вас есть?

— Да, очень хорошая, подробная, двухкилометровка. Пойдем с компасом, да и я должна помнить дорогу, как шли в позапрошлом году. Может быть, и проводника возьмем. Мы хотели еще постоять несколько дней в жилой деревне, пройтись по селам с диктофоном, прособирать предания о преподобном Симоне, а потом на Воломы снимать обмеры…

— А не слишком многого хотите сразу? И дорога, и обмеры, и предания… — веселый взгляд.

— Можно и завтра сразу на Воломы… — начинаю прокручивать этот вариант в голове. Будет тяжело, — Так, когда лучше? Как Вы благословите? Когда нам быть на Воломах?

— Ну, зачем загадывать? Давайте, как получится, как успеете. И предания, тоже вещь хорошая. 

— Хорошо, мы тогда будем ориентироваться на 22-23е. Там мы хотели пожить недельку.

— Придется продукты с собой нести.

— Ничего, Бог даст, справимся.

— Анастасия, пока ничего не получается, к сожалению, с восстановлением монастыря, — голубые глаза Владыки стали серьезными, — Нет людей. Как я и писал вам. Пока все без изменений. Вот вы поживете недельку там, и сами увидите, как тяжело в условиях, к которым мы, изнеженные городским комфортом, не привыкли. Пока нет благословения на перенос мощей преподобного Симона, но, честно говоря, кто знает, как дальше сложится… Сейчас проблема даже в том, чтобы перекрыть крышу. Вы знаете, с какими трудностями доставили доски в позапрошлом году, а в прошлом году часть украли. Так же и керамзит, приготовленный для этих целей, исчез из Кичгородка. В этом году нашлись люди, договорились, возможно, будут машины, вертолет… Конечно, на одну неделю можно принести с собой продуктов, но дальше? А зимой? Представляете, каково быть отрезанными от мира?

— Владыка, я знаю, что в Кожеозерском монастыре, на острове, начала возрождаться обитель… там сейчас два монаха, продукты им доставляют на вертолете…

— Вот именно, на вертолете. Им очень трудно, и долго ли они там продержатся, неизвестно. Нужны подвижники… Сходите — сами посмотрите, как жить на Воломах. В этом году еще хорошо, что дождей нет. А, если дожди?.. В прошлом году дорог не было. Наши люди были там. Пришлось идти через болота…

Тяжело было слушать, грустно. Но на все воля Божия… Я заговорила о собранном мною материале, о возможности опубликовать житие Симона Воломского, о миниатюре, изображающей преп. Симона.

— Помню вашу просьбу насчет иконочки Симона Воломского, — начал вдруг Владыка, — мне удалось найти одно изображение. Мы сфотографировали икону. Сама она находится в одном частном доме, в небольшом селе… — Казалось Владыка ждет моей реакции, глаза снова улыбаются.

— А какая она? Изображение в полный рост? Там нет архитектурного фона? — вопросы посыпались из меня нескончаемым потоком. — А нельзя как-нибудь переснять эту фотографию?..

— Насколько я помню, архитектурного фона там нет, Симон Воломский изображен по пояс. …Я вышлю вам эту фотографию… — пауза, — но только в обмен на обмеры. Вы нам обмеры, мы — фотографию, — глаза Владыки смеются, — вы были в храме на городище?

— У отца Иоанна? Нет, еще не успели.

— Там находится новое иконописное изображение преподобного Симона. Эту икону написал, кстати, московский иконописец Дмитрий. Будет время, зайдите…

Разговор перешел на тему Москвы, Соловков. Вспомнили снова отца Иосифа, подворье. Я рассказала, почему я оказалась именно там. Пожурил за неосторожное высказывание «мой храм». Коснулись вопроса о моей возможной статье в этнографическом журнале. Я объяснила всю важность для меня сбора преданий… В разговоре я и не заметила, что мы уже давно остановились. Народ, сопровождавший Владыку, расположился впереди, на небольшом расстоянии от нас, у входа в тенистую аллейку, ведущую к краеведческому музею. На вопрос, чего же мы ждем, последовал ответ: «Вас, Владыка».

Когда мы подошли к музею, из-за двери высунулась голова большого бородатого мужчины, а затем и весь он показался на деревянном крылечке музейного здания:

— Добро пожаловать…

— Вот, Сергей Александрович, вы уже знакомы с этой дамой? – начал представлять меня Владыка.

— Здравствуйте, Анастасия.

— Здравствуйте, Сергей Александрович…

— Как?.. вы уже виделись? — последовало удивленное восклицание, — когда же вы успели? Я понял, что был только обмен письмами?

— Ну, кто еще из Москвы может Воломами интересоваться? – и добродушное лицо директора музея расплылось в приятной улыбке.

— Сергей Александрович, Анастасия спрашивает, когда вы планируете быть на Воломах.

— Если ничего не изменится, то мы поедем, скорее всего, числа второго августа. Вы одни пойдете?

— Да, мы хотели идти через Сараево, Бакланово, по той дороге, как ходили в позапрошлом году с Алексеем. Он просил передать вам большой привет. В этом году у него, к сожалению, не получается приехать. Проблемы на работе с отпуском.

— Спасибо. И ему поклон. Дорогу-то помните? В Сараево можно обратиться к Михаилу Ревокатовичу. Он тоже собирается с нами ехать. Он дорогу хорошо знает, может подсказать. Карта у вас есть?

— Да, двухкилометровка, вышла недавно по Вологодской области. Алеша нарисовал путь. Может быть, увидимся там…

— Вполне возможно. Ну, что ж, удачи.

Владыка поинтересовался, обедали ли мы, и, выслушав, снова улыбаясь, мое предположение о возможном обеде в местной столовой, отпустил, благословляя.

…За время моего отсутствия голодные мои спутники разложили на крыше навеса наши продовольственные запасы, вспомнили про курицу. Однако первое, что мне сообщили, это то, что они разговаривали с отцом Иоанном. Интересно, он пожелал нам «идти до конца, с полдороги не возвращаться…». Выслушав эти пожелания, я удивленно пожала плечами: чего там идти? 35 километров — за восемь часов добежим. Карта есть… В данный момент нас интересовало несколько другое — возможность пообедать. Что мы и сделали. За обед в столовой с нас ничего не взяли, так как его, оказалось, заказывал Владыка. За столом я рассказала друзьям о беседе с Его Преосвященством, о планах музея, посмеялись о догадливости Сергея Александровича… До автобуса на Сараево оставалось еще полтора часа, мы купили с Сережей билеты, и все вместе отправились на городище, лелея надежду искупаться в степенно катящей свои сверкающие воды Кичменге. 

В этом году все лето стояла страшная жара, засуха обрушилась и на северные районы нашей обширной страны. Еще в поезде, подъезжая к Вологде, мы с трепетом взирали на плотную, туманную завесу, облепившую стекла вагонов. В открытые окна несло гарью. Медленно, постукивая колесами, состав вошел в полосу лесного пожара. Огня не было видно, но дым белым облаком заполнил пространство на много километров вокруг. Под Вологдой горели леса. Устюжский и Кичгородецкий районы были гораздо севернее. Лесное бедствие не коснулось этих мест. Однако реки сильно обмелели. Печальное это было зрелище. Кичменга предстала пред моим изумленным взором на треть уже. Песчаные отмели выступали над уровнем воды, и посредине реки бродили по колено дети… Но вода — синяя, отражающая полное, глубокое небо, мелкая рябь течения – все сверкало и переливалось хрустальным блеском, так, что было больно смотреть.

…Я скатилась по откосу вниз вслед за Эдиком и Лешкой. Остальные остались на городище, под тем же деревом, где мы с Володей в позапрошлом году выуживали из «сюрпризов в дорогу» — заварного воздушного печенья, сделанного Алешиной женой, забавные записки с цитатами из Козьмы Пруткова, комментируя прочитанное. …Самое глубокое место, где чуть выше колен, найти оказалось труднее, чем мы предполагали. Лешка вздумал нырять, но, пробуравив лбом дно и набив шишку, оставил эту затею. Песок на дне напоминал стиральную доску, а от тени на поверхности воды, особенно от головы, исходило таинственное сияние, похожее на нимб. Эдик окунулся и вылез. Плавать, цепляя коленками дно, было не очень приятно. Тем более что поднялся ветер, солнышко периодически попадало в ловушку облачков, и на реке становилось прохладно.

Возле храма начал собираться народ, заглядывая в расписание. Мы решили, что на обратном пути обязательно попросим отца Иоанна открыть нам храм. Сейчас на осмотр достопримечательностей до автобуса оставалось уже не так много времени, и ответственный Сережа строго поглядывал на часы, поторапливая нас.

Через полчаса наш автобус уже медленно тащился по асфальтированному шоссе. Мы глотали пыль и хватались за рюкзаки, подпрыгивая в самых неожиданных участках дороги. За грязными стеклами открывались, должно быть, сказочные пейзажи. Чтобы скоротать время, всю дорогу до Сараево мы играли втроем в интеллектуальную игру под названием «Контакт», которой еще в поезде нас обучил Сергей. В голову приходили слова только связанные с нашим теперешним положением, все крутилось исключительно вокруг палатки, дороги, деревьев, изб, и связанных с ними предметов. Однако Сережу все равно обыграть было трудно. Мальчики наши участия в игре не принимали, возможно, пытаясь отгадать за окошками очертания дороги или вслушиваясь в окающую воркотню старушек. Уже в селе, мы посмотрели обратное расписание автобусов, не забыв заглянуть и в местный магазинчик, куда запланировали поход на завтра. Сейчас нам предстояла проселочная дорога, около 7 километров — через поле, вдоль реки, мимо деревни Новоселово и, наконец, через лес в, ставшую для меня родной, деревню Брод. Лешка с Эдиком достали из рюкзаков кирзовые сапоги, объяснив, что единственные городские ботинки вовсе не предназначены для подобного маршрута. Но, безрезультатно промучившись с портянками на бетонной скамье автобусной остановки, Лешка все-таки согласился позаимствовать у Сергея кеды, оказавшиеся на несколько размеров больше. Светлана не переставала возмущаться тем, что ребята не взяли вещи, привезенные нашими родителями на вокзал. Причем, доставая сапоги, Алексей выудил из недр рюкзака еще и тяжелую кожаную куртку. Остальное место занимали консервы, преимущественно тушенка, мешок сахарного песка, двухлитровая банка варенья с выпуклыми литыми сливками на боку… Это стало последней каплей. Света заявила, что простить его не сможет никогда… Кеды, однако, на Лешкиных ногах смотрелись бесподобно, за что на несколько следующих дней наш спутник получил прозвище Бакс-Банни, и у Светланы улучшилось настроение.

В Новоселово я заскочила к Марии Петровне, не застала ее, передав, правда, поклон от Алеши через Григория Моисеевича, который похоже, не очень узнал меня. Пока я стучала в калитку, а затем в дверь знакомого дома, прислушиваясь к захлебыванию лаем собаки под крыльцом, Эдик подхватил мой рюкзак, и уже был в конце деревни. На высоком берегу Кичменги мы сделали долгожданный привал, напившись чистой речной воды и перекусив. В ход пошла купленная Эдиком колбаса. В позапрошлом году, здесь дурачась, скакал на четвереньках Коваль, Алеша заснял этот момент на пленку видио-камеры, а мы с Сашей бродили зачарованные с фотоаппаратом в осоке и желтой куриной слепоте по тропинке у самой воды. Сегодня разговоры сводились к Лешкиным аппетитам, и я в ужасе представила, сколько продуктов придется в связи с этим тащить с собой, чтобы прожить на Воломах запланированную неделю. Накормив куриными косточками и колбасными обрезками неожиданного Лешкиного конкурента — местного новоселовского пса, мы тронулись в путь, провожаемые звонким лаем.

Дорога нырнула в лес. Воздух наполнился нагретой смолой, запахами лесных трав и прелой листвы. Из-под каждого куста выглядывали крупные огоньки земляники. Останавливаясь нагнуться, и норовя кувыркнуться с тропинки в овраг, перевешиваемые тяжелой ношей, мы поджидали с Эдиком остальных. Света уже явно устала и шла медленно, в сопровождении верного Сергея и болтая с Лешкой. А мне так хотелось поскорее добраться в любимую деревню, что я невольно убыстряла шаг. Эдику тоже не доставляло никакого удовольствия тащиться в хвосте, и мы убежали вперед. Со стороны, наверное, могло показаться, что я, отдохнувшая за те полкилометра по деревне, когда Эдик забрал мой рюкзак, теперь не хочу ни с кем считаться. Да нет, я чувствовала уже усталость не меньше остальных. Плечи нестерпимо ныли, ломило спину. Мой рюкзак был тяжелым еще в Москве, когда же в него добавили каны, он стал для меня просто неподъемным. Но меня неудержимо несло вперед. На очередной неожиданной остановке из-за выскочивших прямо под ноги кустиков земляники, я собрала целый букетик, украшенный спелыми душистыми ягодами. Букет, конечно, предназначался для моей любимой подруги. Но ждать оказалось очень тяжело. Немного постояв на тропинке, мы решили продолжить наш путь. В конце концов, дорога здесь одна, никто не собьется. Эдик поинтересовался, с чего началось мое увлечение Симоном Воломским, и попросил рассказать что-нибудь о нем. Таким образом, последний отрезок дороги прошел незаметно. Тропинка, опутанная корнями деревьев, круто повела вниз. По ней шустро сновали туда сюда, озабоченные своими делами, санитары леса — крупные, рыжие муравьи. В стороне грозно вырос внушительный муравейник, справа показался еще один, и через несколько десятков метров сквозь расступившиеся деревья нам открылась долгожданная панорама.
 

Кичменга (здесь много уже) также сверкала своим ослепительным блеском. Подвесной мостик вел на другой берег, где рассыпались вдоль воды деревянные домики. За ними, у самого горизонта встречаясь с лесом, стелились зеленым ковром поля. Высились стога…

Вот мы и пришли. Может быть, я сплю? Все такое реальное. Краски, цвета. …Или просто я спала эти два года и теперь проснулась, открыла глаза? Открыла и оказалась здесь, у себя дома… Просто я никуда и не уезжала? Ничто не изменилось. Только ярче светится дно моей реки, чуть замедлилось течение, застыли русалочьи косы, зелеными прядями распущенные под мостом… обмелела речка. Но все так же гуляют по берегу козы. Так же замотана на гвоздик веревочка калитки на мосту, чтобы козы не вернулись в деревню раньше назначенного времени. Лают собаки. По небу так же плывут легкокрылые облачка. Я опустилась на бревна креплений, рядом с намотанным тросом мостика. Эдик сбросил рюкзак и закурил. Неужели это все правда?..

Минут через десять, пятнадцать из леса вышли все остальные, возмущенные тем, что мы так легкомысленно их оставили. Сережа даже сделал строгий выговор, защищая уставшую Свету. На мой букетик земляники отреагировали, сказав, что они тоже там собирали ягоды. …Но ничто не могло омрачить моей радости, даже брошенная Эдиком коробка из-под «Примы», которую я полезла поднимать под мост, после того, как выяснилось, что Эдик этого делать вовсе не собирается. Я вернулась.

Мы прошли всю деревню до конца и спустились к воде. Перекат обнажился. Выбеленные водой камни резко выделялись на поверхности. Будто островок, вытянутый поперек реки…
 

…Как-то мы с Сашей, оказавшись на другом берегу, решили перебраться в этом месте вброд. До дома — рукой подать, слышался стук топора — Алеша и Володя Коваль возводили пристройку. Идти обратно до моста и потом столько же по деревне очень не хотелось. Мы разделись, намотав на шею джинсы и повесив за шнурки кроссовки. Саша держала в руках фотоаппарат и офицерский планшет, где кроме альбома для этюдов, карандашей и ластика, оказались еще и все Сашины документы и деньги. Над нами носились тучей комары и мошка, безжалостно впиваясь в оголенные участки тела. Я вошла в воду, и поняла сразу, что мы поступили более чем опрометчиво. Течение было настолько сильным, что я трудом держалась на ногах. Камни переката (или брода, как мы называли) светились под водой и были глубже, чем казались. Когда вода достигла колен и поднялась выше, я не смогла уже сделать следующий шаг. Я попробовала сдвинуться с места и потеряла равновесие. Хватаясь рукой за камни, выше локтя намочила штормовку. Мы в этот момент так хохотали, как впрочем, почти всегда, когда оставались с Сашей вдвоем, что Коваль с Алексеем бросили работу, вышли на берег и с нескрываемым любопытством стали наблюдать за нашими действиями. Это событие вызвало новую волну смеха на нашем берегу, и мы были вынуждены вернуться. Вдруг Алешу осенило. Недалеко от переката, у родника был пришвартован чей-то маленький плотик. Несколько дней до этого Алеша уже совершил путешествие на плоту, вполне удачно, и вот он решил, вероятно, спасти нас от длинного похода по берегу, прибегнув к помощи этого сооружения. Мне оно не внушало доверия. И действительно, почти сразу Алешу вынесло течением на середину реки. Плот неумолимо несло к бурлящему в этом месте перекату. Длинный шест согнуло в дугу… Мы, затаив дыхание, наблюдали. На другой стороне, удобно усевшись на покатом цветочном склоне, подперев рукой щеку, цинично взирал на происходившее Коваль. После десятиминутной борьбы плотик благополучно пересек сокрытые водой камни, и пристал к берегу метрах в пятнадцати ниже нас по течению. Алеша сообщил, что он попробует переправить нас на другой берег, только по очереди. Но я рисковать вовсе не собиралась. Отдав Саше всю свою одежду, и оставшись в одной футболке (день был нежаркий, и купаться мы вовсе не собирались), я вошла в воду несколько выше переката, и поплыла по диагонали, борясь с течением. Что происходило у меня за спиной, я, разумеется, видеть не могла. Когда же, довольная собой, я выбралась на берег, меня встретил Володя со словами: «Благополучно? А Саша тоже плывет…» Оказалось, что плот почти на середине реки неожиданно перевернулся и Саша, соскользнула в воду. Я обернулась в тот момент, когда Алеша помогал ей забраться обратно. Конечно, все вещи промокли, промокли и документы в планшете. Алеше, правда, удалось спасти фотоаппарат. Саша потом рассказывала, что она ощутила, когда, взобравшись на плот, услышала от Алеши: «А где фотоаппарат?» Произнесено это было, без тени улыбки. Сей важный инструмент не принадлежал Саше, но отцу ее подруги, поэтому первой реакцией ее было нырнуть снова в волны Кичменги на поиски. Это было бы абсолютно бесполезно. Сильное течение и большая глубина на этом участке реки похоронили бы фотоаппарат навеки. Алеша, улыбаясь, протянул Саше ее сокровище. Как потом выяснилось, даже пленка не намокла. Зато мы, взахлеб, делясь впечатлениями, вечер провели у печки, суша одежду и отогреваясь. …Этот эпизод встал перед глазами настолько отчетливо… 

…В этом году уровень воды упал метра на полтора. Вид Кичменги удручал. Почему-то взгрустнулось. Наверное, когда долго ждешь встречи с любимым человеком, пристально изучаешь изменения происшедшие за время твоего отсутствия… и так больно иной раз видеть, что он постарел… Так же расстроила меня любимая река. Я знаю, что в следующем году она снова станет прежней красавицей… Но сейчас… 

Мы решили разбить лагерь где-нибудь на берегу, не удаляясь по возможности и далеко от деревни. Но тропинка скоро кончилась, и пришлось пробираться по пояс в траве. Комары осаждали нас немилосердно. Небольшая ровная площадка, которая приглянулась нам, расположенная под сосной, была занята высоким муравейником. Такое соседство вовсе не улыбалось. Все устали. Лешка рванул наверх, по крутому склону, в лес. Через несколько минут он вернулся, сообщив, что там – чудесная поляна – то, что надо. Мы пребывали в нерешительности. Уходить от воды никому не хотелось. Я знала еще одно местечко выше по течению, но идти туда уже не было никаких сил. Сергей поднялся тоже наверх и остался доволен. Мне, честно говоря, было все равно. Хотелось только отдыха. Лешка прихватил пару рюкзаков, и, не слушая наших слабых протестов, полез снова в горку, путаясь среди высокого кустарника. Сережа с Эдиком забрали остальные рюкзаки, и через несколько метров страшных усилий мы вышли, наконец, к месту нашего бивуака.

Часов в восемь, когда обе палатки были поставлены, срублена сухая сосна недалеко от входа в палатку ребят, запасены дрова, и дым от костра уверенно поднимался в высокое северное небо, мы с Сережей сходили к любимой моей Анне Ивановне, живущей в соседнем с Алешиной избой доме. Хозяйка – ласковая старушка лет семидесяти, (хотя полная тяжелого физического труда жизнь наложила свой отпечаток на маленькую сухую фигурку и морщинистое лицо, вследствие чего, ее можно было дать гораздо больше) уже готовилась ко сну. В деревнях ложатся рано и рано встают. Но она все же вышла на крылечко, узнала меня, пригласила в дом. Поговорили про Алешу. Узнали, что нового в деревне, все ли в порядке, где можно брать молоко, и почему у Алеши упал вокруг дома забор. Я попробовала объяснить, почему не могу, да и не хочу взять ключ от избы. …Нам вручили корзину картошки, каравай домашнего хлеба и две банки соленых грибов, сокрушаясь, что они, наверное, старые, и если их уже есть нельзя, то надо обязательно выбросить… напоили козьим молоком – вкуснее я никогда не пила. На огороде Анна Ивановна надергала еще луку и морковки. Мы, в свою очередь, предложили помощь, так как завтра собирались в магазин, не надо ли чего принести, и, получив задание и, пожелав доброй ночи, отправились на поиски коровьего молока.

Почему-то ярко запомнилось, как мы с Сережей мыли картошку на перекате. Журчала и звенела о камни вода, – верно, что-то рассказывала… Вдалеке лаяли собаки. Над рекой изредка проносились чайки, издавая пронзительный крик. Потихоньку начинал спускаться туман. Мы сидели на камнях и перемывали овощи, весело смеялись чему-то, наверное, Сережка снова подшучивал надо мной… Утопили, но потом все же выудили одну картофелину… За молоком велено было прийти попозже. 

Вечер мы провели у костра. Грибы пришлось все-таки к всеобщему сожалению выбросить. Но картошка… с дымком, с подсолнечным маслом, с солью, с луком, с домашним хлебом, с молоком… что может быть вкуснее? К чаю открыли варенье. Оказалось, что я взяла для Светы не ту кружку – не ее размера. Сергей благородно предложил поменяться, но обсуждение такого из ряда вон выходящего события еще не было закрытым. О нем вспоминалось в течение всего вечера и даже на следующий день. Разговоры витали вокруг еды. (Эдик служил в армии коком на корабле полгода до того, как его перебросили в Афган.) Обсуждались различные блюда, кто готовит у отца Александра, и сколько может съесть Лешка. Я заметила, что тема не меняется. Говорят в основном Лешка с Эдиком, а мы, потакая им, смеемся. Вспомнился Ростиславль, мои друзья, наши разговоры у костра. О чем только не говорится под звездами на нашем городище… Искусство, история, религии, литература, стихи, проза, песни, художники, театр, случаи из жизни, из различных экспедиций… Мне стало грустно. Жаль, что не взяли гитару. Конечно, на Воломах она ни к чему, но здесь…
 

Вечернее правило мы читали втроем, стоя у костра и передавая из рук в руки свечу. Ребятам наскучило слушать, и они начали укладываться ко сну. Грусть и раздражение растворялись в словах молитвы, усталость отступала. Верилось, что «где двое или трое соберутся во имя Мое, там и Я посреди них…» …Над лесом вставала луна, готовая со дня на день из половинки сделаться полной и ослепительной…

19.07.99. Понедельник.

В Сараево мы отправились вчетвером. Лешка остался в лагере. Захватили с собой диктофон, фотоаппарат «Зенит» и пустой рюкзак, который вызвался нести Эдик. Анна Ивановна дала нам еще корзину, заказав принести ей яиц. По дороге мы со Светой забрались в старый дом, предназначенный для продажи, но имеющий вид брошенного. Внутри обнаружили всякий хлам, помятый самовар и паутину. Алеша говорил, кажется, что он сначала хотел купить эту избу – она древнее его дома, но месторасположение почти в центре деревни и далеко от реки сыграло свою роль — у дома по-прежнему не появился настоящий хозяин. На поветь мы уже не полезли, хотя там валялись какие-то странные деревянные и берестяные вещи. Газеты оказались не старыми – в 80-е годы здесь явно еще кто-то жил, или приезжал. …Снаружи нас торопили, Сергей напомнил о наших грандиозных планах на сегодняшний день, и мы нехотя вылезли на солнышко, которое после темноты заколоченной избы резало глаза.

Однако, пройдя еще некоторое расстояние по деревне, мы вновь застряли. На сей раз не совсем по своей вине. Нас остановили местные мужики, копошившиеся у другой, тоже знакомой мне, избы.

— Здорово, интуристы, снимите нас!

А почему бы и нет? Мужики выстроились у забора, а Эдик, Света и я пристроились внизу на траве. Сережа щелкнул фотоаппаратом, мы разговорились. Этот дом тоже продавался в позапрошлом году, сейчас его, наконец, приобрели. Мы пожелали мужикам удачи, и двинулись дальше. Жизнь в деревне текла своим чередом, подходил к концу сенокос, солнце поднималось все выше, сильнее припекая…

Следующая остановка нас ждала в Новоселово. На сей раз Мария Петровна была дома. Сколько радости светилось в ее лице. Объятия, поцелуи, расспросы… про Москву, про любимого «Олёньку»… Еще раз щелкнули фотоаппаратом. Света в свою очередь начала выяснять, есть ли в деревне лошади и можно ли попросить покататься. Попросить – можно. Григорий Моисеевич под наши восторги вывел из пристроенной к соседнему домику конюшни коня. Несколько лет назад его поменяли на корову. Нам разрешили сесть верхом. Седла не было. Конь – старенький рабочий мерин, каурый, меланхолично обмахивался хвостом. Эдик скинул рюкзак и взгромоздился на него, болтая по лоснящимся бокам недовольного животного тяжелыми кирзовыми сапогами. Коню это явно не понравилось. Но он спустился к воде, совершая резкие движения. Хозяева настороженно следили за ними. Григорий Моисеевич, не выдержав мучений своего любимца, забрал его под уздцы. Эдику пришлось слезть. Договорились, что на обратном пути мы зайдем снова, и тогда попробуем покататься и мы со Светой.
 

…Поля… Слева – речка. Синее зеркало. Кувшинки… Моя Россия… В голове звучала, нарастая, мелодия. Мотив становился все определеннее. Возникли любимые стихи в Димкином исполнении… Как же хорошо сказал Владимир Капгер – самый русский из нерусских бардов…                   

Что мне в Тебе? Ты мне Родина, дом мой и только.

Что мне в тебе? Век вдали не дано мне грустить.

Что мне в тебе? И в судьбе твоей – приторно-горькой.

Что мне в тебе? Мне с тобою детей не крестить…

Все ж окрестил я детей безоглядно и смело.

Плыл перезвон колокольный в тот день по Руси,

И в куполах Святой Троицы солнце горело.

Только в тот день, а в другие лишь дождь моросил.

Что мне в тебе? Где б достать мне ладанку от сглаза.

Горе мое, здесь родился я, только всего.

Что мне в тебе? Разве можно любить по указу?

Что мне в тебе? Царство сна и полночных тревог?

Снова бреду, а поля твои вспоротым чревом

Мимо плывут, разлетаясь в запретном хмелю.

Словно в бреду от дыхания пашен и хлеба

Все ж наяву, по приказу ли, нет ли, – люблю.

Что мне в тебе? Ты ведь названа «клеткой народов».

Горе мое, ты не веришь в своих сыновей.

Что мне в тебе? Весь предел твой – граница свободы.

Что мне в тебе? Спойте песенку мне поновей.

Между флажков, перегибов и диких устоев

Каждый зигзаг мне привычен на трассе моей.

В рамках причуд и нелепых статей Домостроя

Наг и разут, я свободней всесильных царей.

Что мне в тебе? Я устал от побед над разрухой.

Горе мое, мне к звезде твоей тошно идти.

Что мне в тебе? И в вожатых твоих близоруких?

В бедах твоих и в твоем непролазном пути?

Но не сменять эту жизнь как линялую шкуру,

Не убежать, как не бросить запойную мать.

Видно судьба, знать бы, кем мне завещано сдуру

Через века за слепым провожатым шагать.

Что мне в тебе? И в батырах твоих бородатых?

В Боге твоем и в языческом духе твоем?

Что мне в тебе? И в преданьях седых и косматых?

В песнях твоих, колыбельных, что детям поем…

Но сердце щемит от напевов беспутного Леля.

Бьется душа, околдована дивом лесным.

Тихо сопит на березовых лапах апреля

Правнук древлян – белобрысый как солнышко, сын.

В Сараево мы должны были закупить продуктов, попасть по возможности на почту, зайти к Михаилу Ревокатовичу и заглянуть в больницу, в аптечный киоск, где у нас тоже было поручение от Анны Ивановны. В магазине оказалось почти все, что нам было нужно, за исключением зубной щетки (утром мы умудрились где-то на реке потерять Светину щетку, и она теперь безгранично пользовалась Сережиной, которая, разумеется, была благородно предложена Сережей.) Набив рюкзак разными нужными и не очень нужными, но вкусными продуктами, мы направили стопы свои на почту. Хлеб пообещали привезти попозже. Тогда же мы решили купить и яиц, дабы не таскаться с ними по всему селу. Тем более, в наши планы входило еще наведаться в соседнюю деревню Овсянниково, откуда по преданию происходили убийцы преподобного Симона. Мы ведь взяли с собой диктофон. Вдруг удастся что-нибудь записать. 

…На почте, как и предполагалось, никого не было. Принять телеграмму было некому. Так и в позапрошлом году несколько дней подряд не удавалось застать почтальона. Мы, правда, не очень расстроились, так как в Москве телеграмм от нас никто и не ждал, и отправились в больницу, поглощая на ходу печенье и конфеты. (Запивая пивом.) …Ждать пришлось долго. Врача не было. Без него аптечный киоск не работал. Мы уселись в теньке, бросив на дороге рюкзак. Конечно, к нему надо было все время наведываться, так как по конфетам и печенью мы явно успели соскучиться. К нам присоседился очередной пес, провожая жадным взглядом каждый исчезающий кусочек печенья. Пса звали Шарик. И он изо всех сил старался сделать равнодушный вид, отворачиваясь и пряча нос в лапах. Сердца у нас не железные и ему, разумеется, перепало немного счастья. Но на его взгляд это было вероятно действительно «немного». И когда печенье перестало возникать перед Шариковым носом, он сделал вид, что смертельно обиделся и, повел себя очень не хорошо, не благородно и, главное, не благодарно, повернувшись к нам хвостом.

За изгородью на солнышке пасся теленок. Рядом на одеяле пристроился мальчик, лет шести. Его папа (как оказалось, хозяин Шарика), покуривая, озабоченно расхаживал в ожидании врача. Тогда-то мы и познакомились с Сашей. И вопрос с лошадью неожиданно решился сам собой. 

Александр живет в Печорах, на лето приезжает с сынишкой в Брод, к отцу. Хозяйство большое. Грузовик, трактор, лодка… Держат на два дома коня. Сынишке тут раздолье. Солнце, река, чистый воздух… Вот только вскочила на днях какая-то болячка над бровью. Вроде, укусил кто. Но не заживает, будто лишай, разрастается и мокнет. Решили показаться врачу, а его все нет и нет. Да придет ли?…

…Через час врач явилась. Нужного нам лекарства не оказалось, мы купили Стрептоцид, и распрощались с Сашей. До вечера. Вечером он придет к нам в гости, часов в восемь, приведет коня, покататься.

Втроем с Сережей и со Светой мы побывали у школьного учителя. Эдик остался нас ждать на остановке. Найти дом Михаила Ревокатовича оказалось несколько сложнее, чем мы предполагали. Но самого хозяина все равно не было – ушел за ягодами в лес, придет после шести, мы можем зайти вечером (если это будет сподручно), нас будут ждать. 

…Овсянниково… В Сараево мы купили яиц, уложив их аккуратно в плетеную корзину Анны Ивановны. И отправились купаться. На повороте на Овсянниково встретились нам кто-то из местных. Я остановилась поболтать. Спрашивали про Алешу. Ребята свернули в лес, и исчезли из виду. Через пять минут я уже неслась вниз по тропинке, перескакивая через узловатые корни деревьев. Догнала всех уже на берегу.

Было почему-то очень жарко. У моста, ведущего в деревню, мы нашли глубокое местечко. …Как ярко стоит перед глазами берег, высокая трава в цветах ромашки и клевера, зеркальная гладь воды, до мелочей отражающая домики на другой стороне, синее небо, …корзина яиц с зачехлованным «Зенитом», спрятанная в траве и накрытая Сережиной курткой…
 

…Вода… Глубокая, полноводная река… Чистая и прозрачная… Выходить из нее не хотелось. Вода – это моя стихия. Я могу продержаться на поверхности долго-долго. Я отдыхаю в воде, ощущаю ее каждой клеточкой своего тела. Но я и боюсь ее. Боюсь неизвестности, если не видно дна, если вода мутная, непрозрачная. Сейчас было совсем другое. Я остановилась посреди реки. Здесь было не глубоко — по грудь. Дно видно до мельчайших подробностей. Под ногами у меня оказалось огромное железное колесо, рядом покоились еще какие-то останки человеческой деятельности. Я не шевелилась. Со всех сторон ко мне устремились мелкие рыбки – мальки, и начали тихонько пощипывать за ноги. В двух метрах от меня плескалась Светлана. Колесо ее испугало, и она заторопилась на другую сторону реки вслед за ребятами. Мальчики выбирались уже из воды, пропуская вслух замечания по поводу водорослей и кувшинок у самого берега. Я поплыла против течения, разглядывая внимательно подводные камни. И вдруг, совершенно неожиданно, вытянув вперед руки, я коснулась чего- то твердого и шершавого. Глубина в этом месте реки не менялась, и поэтому еще мой испуг был такой сильный. Прямо передо мной оказался огромный черный валун, вероятно, ледникового происхождения. Это был невероятный, почти правильной формы, куб. Какой же он был высоты, если я в него уткнулась руками? Я метнулась в сторону берега, в ужасе наблюдая, что мои друзья уже выбрались на сушу, и я нахожусь здесь одна. Только на берегу я пришла, наконец, в себя.

По солнышку, по острым камешкам, по нежной травке, по деревянному настилу подвесного, шаткого мостика мы вернулись на нашу сторону. На мостике мальчик лет восьми сосредоточенно ловил мелкую рыбешку… Мы решили не идти в деревню, опрашивать кого-либо совершенно не хотелось, вечером нас ждал интересный, несомненно, разговор с Михаилом Ревокатовичем, в Сараево привезли хлеб, и яички в корзине нагревались. Посидев немного в цветах и оставив на пленке фотоаппарата два кадра с уникальным отражением, мы отправились в обратный путь.

В этот день мы обошли еще Сараевские церкви, побывали внутри, в полумраке прохладного здания, где сейчас стояли непонятные механизмы, и со стороны разрушенного алтаря могла въехать машина… Были на старом кладбище, под березами за храмом… В Новоселово «привернули» в гости, попили чаю. Коня нам уже не вывели, может быть и к лучшему. Вечером ведь Саша обещал привести Тополя…

По дороге решили, что к Михаилу Ревокатовичу пойдем только мы с Сережей. Все уже здорово устали. Можно было, конечно, разделиться, но до шести было много времени, и к тому же, яички и лекарство Анне Ивановне должны были отдать, опять же, мы с Сережей – остальных она еще не знала. Значит, в Брод придется идти всем вместе. А потом мы с Сережей пойдем обратно, в Сараево…

…Это был очень утомительный день. Информация переполнила мою бедную голову, пылающую от солнца и ветра, ноги, пробежавшие столько километров, гудели и отказывались слушаться. Сил абсолютно не оставалось, а так хотелось все записать, тем более что основное и главное сегодня было то, что мы увиделись и смогли поговорить с Михаилом Ревокатовичем. Что-то удалось даже записать на диктофон, прочертили дорогу, пересняли интересную фотографию, и принесли некоторые газетные вырезки со статьями (и даже стихами) школьного учителя. Свете я успела только сказать, что было невероятно интересно, как почувствовала, что она смертельно обиделась на нас. Именно по тому, что мы не взяли ее с собой. Ее даже не утешило то, что мы с Сережей сильно устали и пропустили первое знакомство с Тополем, о котором сокрушались, кстати, всю дорогу. Правда, Тополя привели без седла, и поэтому верхом ездили сегодня только Эдик с Лешкой. Светлана упорно дулась, а мы пили аспирин, в надежде не заболеть после непривычной перегрузки.

Вечернее правило мы читали сегодня вдвоем с Сережей. На высоком пне спиленной сосны, я поставила литую иконочку Спасителя – подарок Виктора. Пламя свечи чуть колебалось дыханием ночи, усталые коленки дрожали, но лились целительные слова молитвы, сглаживая неприятности и усталость. Со Светой мы помирились в палатке, попросив друг у друга прощение перед сном. Я обещала рассказать ей все-все подробно утром.

20.07.99. Вторник.

Сегодняшний день начался с дождя. По палатке равномерно шуршала сонная влага. Дождь был несильный, но палатка наша начала протекать, так как противоположная входу стенка бала открытой. Капли залетали под тент, и легкий капрон внутренней палатки сдался – по центру пола, между пенковыми ковриками заструился ручеек. Если бы не это, подозреваю, что мы со Светланой еще долго бы валялись в теплых спальниках, слушая грустную музыку северной природы.

В соседней палатке тоже обозначилась жизнь – голоса, возня… Потом кто-то вылез. Пришлось выбираться и нам. Ну, очень не хотелось. Зато опробовала свой дождевик. Мой плащ-дождевик темно-синего цвета, в Москве выглядел так красиво со множеством удобных карманов, большим капюшоном, молнией и кнопками. Внутри он был серебристый. Но меня интересовал вопрос: промокает ли он?.. …Промокает.

Закрыли с Сережей палатку куском полиэтилена. Перетянули колышки. Кругом было невесело. Я бы даже сказала – уныло. И дождь-то вроде был небольшой, но поляна наша тонула в бледной мгле серого и мокрого (очень мокрого тумана). Мокли дрова, мокла посуда, немытые каны… Трудно было поверить, что вчера здесь уютно горел костер. Сегодня зола и пепел превратились в черную грязь. 

По поляне бродили наши мальчики. Завтрак был выдан сухим пайком и прошел довольно забавно в большой палатке у ребят. Там же прочитали и правило. Красный тент Сережиной палатки окрашивал все в солнечные цвета, но сырость и ровный шелест дождя периодически напоминали нам об истинном настроении за пределами натянутой материи. Однако вскоре, несмотря на состояние природы, нас со Светой оставили в одиночестве. Сидеть без дела надоело, и ребята отправились на реку в надежде что-нибудь поймать. Я вышивала. Грязная посуда отмокала на улице, поставленная под тент, с которого стекала дождевая вода. В полиэтилене скапливались чистейшие лужи.

Уже через час вернулись наши герои – ни с чем и мокрые по пояс. Лешка побежал в Сараево за водкой, в надежде обсохнуть по дороге, а Сережа, не переодевшись, таинственно исчез в неизвестном направлении. С огромным трудом мы заставили переодеться Эдика во что-нибудь сухое и стали разбирать газетные вырезки, принесенные нами вчера от Михаила Ревокатовича. Пока я ковыряла иголкой вечную свою закладку с византийским орнаментом, не законченную мной еще в позапрошлом году здесь, на Броду, Светлана озвучила небольшую статью, посвященную прп. Симону Воломскому. Для меня в этой статье не оказалось ничего нового, Эдику же со Светой было интересно. Они засыпали меня вопросами. Я опять ударилась в воспоминания. Перед глазами встали брошенные, покосившиеся избы, туман, скрипучая ветла и таинственная тишина зазвучала где-то внутри… В одной из газет («Заря Севера» №127 за 17.11.94.) было опубликовано стихотворение школьного учителя, и называлось оно «Покинутая деревня». Странное несколько ощущение появилось у меня, читавшей его строчки. Стихотворение было про Воломы. Добавлять ничего не хочется. Я просто приведу его целиком.

Не слышно гомона людского, и не горланят петухи,

Как будто проклятая Богом стоит деревня у реки.

Не бушевали здесь пожары, не проносилась здесь война.

А я стою среди деревни, и давит сердце тишина.

Здесь спелых трав давно не косят, не пашет пахарь здешних нив.

В тоске великой избы стынут, печально крыши наклонив.

Что все заставило забросить? Что сняло с места тех людей?

По улицам не пронесется табун игривых лошадей…

Веслом уключина не скрипнет, волною не плеснет волна,

И давит на уши и липнет смолой немая тишина.

Уже упал в траву лесную вокруг кладбища огород,

И в праздник Троицы весенний сюда не явится народ…

И женский плач не разнесется над тем кладбищем никогда,

Лишь только «дикие» туристы сюда заглянут иногда.

Сорвут с креста пятно иконы и, палкой окна расхлестав,

Оставят подпись, непристойно деревню эту обозвав.

Неужто и в моей деревне когда-то будет точно так?

Я здесь желанье загадаю, к стене избы щекой припав,

Чтобы нигде на вологодской на древней нашей на земле

Не стыли мертвые деревни в немой безликой тишине.

Грустно. Это место, куда мы идем. Это Воломы. Манящее, загадочное место, красивое невероятно и грустное. Святое, заброшенное людьми, забытое человеком, но не покинутое, не забытое Богом.

…Прослушали диктофонные записи. Приятный окающий говорок Михаила Ревокатовича, рассказывающий про дорогу, по которой нам предстоит завтра идти. Про речку Кладовку, про разбойный бор, про место, почти на подходе к пустыни, где, рассказывают, женщину молнией убило, и где будто «бесы водят»… Посмеялись и Пирожному бору, где протекала речка Половина, потому что «тут обычно обедали. Половину расстояния прошли, пирожки достали, поели и дальше. Поэтому называется Пирожный Бор»… Снова и снова мы разглядывали карту, смотрели маршрут, нарисованный Михаилом Ревокатовичем – дорогу перед Дором, расположение домов несуществующей деревни «где кусты черемухи растут, там дома стояли»… где дорогу искать, где заросло все…

Ко второй половине дня от дождя остались только воспоминания в виде все еще серого неба и мокрой травы. Но Лешка, и Сергей как в воду канули. Про Сережу мы знали хоть где его искать. Хоть он и исчез таинственно, никого не предупредив, но вскоре я догадалась, где он может быть. Дело в том, что вчера, когда мы заходили к Анне Ивановне, первое что нам бросилось в глаза, это была невероятная куча пиленой березы, в беспорядке сваленная перед домом. Анна Ивановна объяснила, что мужики ей из леса-то привезли, а вот рубить – придется просить зятя сестры, что гостит сейчас у них и расположился по соседству у Зои Ивановны. Наш Сережа загорелся помочь, собирался сегодня часов в семь встать, да вот дождь все планы спутал. Но как только в воздухе стало посуше, Сергей, вооружившись топором, ушел. С Лешкой дело обстояло несколько сложнее. Прошло уже достаточно времени, чтобы обернуться с водкой. Тем более что Лешка бегает быстро. Но прошел еще один лишний час, а его все нет и нет. Эдик стал заметно волноваться. И за обед уже перевалило, и есть хочется, а о мальчиках наших ни слуху, ни духу. Света вызвалась сходить хотя бы за Сережей и также благополучно пропала. Проскучав с Эдиком минут с сорок, я не выдержала и пошла разыскивать Светлану, захватив фотоаппарат.

Путь мой лежал мимо Алешиной избы к дому Анны Ивановны. С высокого берега открывалась еще одна страничка северной сказки. Сосны во мхе и лохматом лишайнике грустили над таинственной Кичменгой, обнажившей оплетенные зелеными косами валуны. На противоположном берегу в обрамлении серебристого тусклого неба почивал под туманным покрывалом потемневший от влаги лес. За перекатом плавно скользила лодочка с мальчуганом на борту. Воздух чуть слышно звенел от дыхания лета, и мир, убаюканный песней дождя, просыпался, стряхивая с ветвей древних исполинов последние капли, прогоняя прочь сладкую дрему. Священная тишина, чуть нарушаемая приглушенными звуками притихшей деревни, вода, с ее вечным течением и мудростью, дремучий лес до горизонта, тускло мерцающая слезами трава в хрустальной от дождя паутине, легкая дымка тумана и легкая лодочка… век бы не отрывать зачарованного взгляда. Почему я не художник?..

У дома Анны Ивановны во всю кипела работа. Стук топора я еще услыхала издалека, причем, мне показалось, что топор не один. И я не ошиблась. Каково же было мое удивление, когда я увидела взмыленного Лешку, равномерно ухающего колуном рядом с Сережей. Куртка и сумка валялись рядышком. Светлана, не обращая на меня внимания, гордо и сосредоточенно носила готовые дрова в поленницу, пытаясь опередить умиляющуюся, но не отстающую от нее, Анну Ивановну. Можно и не говорить, что после попытки заикнуться об обеде, я присоединилась к честной компании. К моему приходу было сделано уже очень много, но, сколько еще оставалось! Лешка работал, как заведенный, усталость отступала перед азартом закончить сегодня все. Я сфотографировала этот зажигательный процесс и вспомнила про Эдика. Лешка вернулся из Сараево и застрял здесь. Света пошла выручать Сергея и осталась помогать. Теперь и я… Ведь я тоже ушла и пропала. Бедный Эдик. 

За работу мы получили домашний хлеб и молоко. Главное «мы». От меня явно было мало помощи. Через некоторое время Анна Ивановна начала умолять Лешку, к которому воспылала симпатией, передохнуть хоть немного. Нам показалось очень забавно, что она называла Лешку «куколкой», восхищалась его выносливостью и сватала за него Свету. Сережа, проработавший весь день, оказался в тени. Лешка, по словам Анны Ивановны, работал бойчее и был достоин всяческих похвал. А Лешку в это время бил азарт. Челка в кудряшках слиплась от пота, лицо покраснело, но руки также резко поднимались над поленом. Слова вразумления не действовали, и Светлана полезла под топор, пытаясь остановить Лешку силой. Пришлось сдаться. В утешение мы предложили Лешке прислать Эдика. Но, когда Лешка, наконец, ушел в лагерь, а мы спокойно завершили поленницу, Эдик неожиданно объявился. Верхом на лошади и, как всегда в темных очках, несмотря на дождливую погоду. В наше отсутствие привели обещанного коня, которым Эдик с радостью и воспользовался как средством передвижения. Он обыскался нас по всей деревне и, наконец, догадался приехать сюда. Сообщив нам, что он ужасно волновался и, пообещав вернуться – помочь с дровами, Эдик исчез также стремительно, как и появился. Мы тщетно прождали его, и, отдохнув немного на оставшихся спилах,  напились молока и вернулись в лагерь. Помогать Эдик так и не пришел.

Этот вечер был замечательный. Обещанный конь на сей раз, оказался под седлом. Поначалу было неловко даже подойти к нему. После небольшой пробежки, когда Эдик, а затем и уже успевший отдохнуть Лешка показали нам свое мастерство верховой езды, мы привязали Тополя в кустах на нашей поляне. Сахар, хлеб с солью, он ел очень даже хорошо, но косился огромным карим глазом, и при нашем приближении забирался все дальше в кусты, предпочитая на ужин все же сочные листья  нашего вымытого дождем леса.

…Да, этот вечер был замечательный. Прекрасный, чудный вечер, когда сбываются даже такие мечты, о существовании которых и не подозревал раньше… Я мечтала покататься верхом на лошади, я мечтала просто сесть верхом… Но когда передо мной открылись поля, окаймленные лесом, дорога в клевере, когда серый день вдруг сменился красочным, багровым закатом, и из леса тонкой кисеей заструился по скошенному полю подсвеченный заходящим солнышком нежный туман… Яркое чувство свободы, полета, когда ты один на один с природой… Но это все было потом…

Первой решилась забраться на такую высоту Светка, я возилась с чем-то у костра (или делала вид, что занята). Честно говоря, мне было страшно. Даже не самой высоты, страшно было не суметь забраться (именно «забраться», «запрыгнуть» – в данном случае не подходит) в седло. Хоть я и значительно выше Светланы, я совершенно не верила своим коленям, зная, насколько они слабы. Подтянуться на руках я тоже не очень-то смогла бы. Я знала это, и мне было очень стыдно. Я совершенно не спортивный человек… И я внутренне видела уже со стороны свои (конечно же, неудачные), позорные попытки залезть в седло. Но конь – вот он, рядом, в полном нашем распоряжении, Светка сидит верхом, даже уже сделала один круг, Лешка ведет Тополя под уздцы… а я струшу?.. Когда Светлана с Лешкой за спиной легкой рысью выехали с нашей поляны, я поняла, что я все же решусь, пусть и будет смешно. Пусть смеются, но я должна попробовать. В противном случае, я никогда себе не прощу, что упустила такую возможность.
 

Через некоторое время, когда пришла моя очередь, я пересилила свои комплексы. Конечно, забраться мне помогли. Эдик подсадил меня, и никто не смеялся. Все остальное было просто. Мне все объяснили, все показали. И после нескольких кругов по нашей поляне, Эдик передал мне поводья и сел у меня за спиной. В поле мы перешли на шаг. Тополь, тяжело ходя боками, поднялся в горку с двойной ношей и устремился к лесу. …Боже мой, как же это было хорошо!.. По кромке леса, по узенькой тропинке, под ветвями деревьев… Пушистые ветки сосен гладили нас по головам, и мне приходилось наклоняться к упругим ушам Тополя, чтобы не потерять косынки. И зеленые шишки неожиданно возникали перед глазами в ворохе длиннющих иголок, сверкая в лучах опускающегося к горизонту ласкового после дождя солнышка. Мы решили, что на обратном пути позаимствуем у сосны одну веточку в шишках. Обязательно. 

…Второй раз я уже уехала одна. Через поля вперед, к горизонту. То шагом, то переходя на легкий бег, мы с Тополем гуляли по просторам нашей земли. Мы были одни, мы понимали друг друга и наслаждались этой свободой. И я пела. Я пела ветру и солнцу, пела облакам и голубому небу, и клеверу под ногами, и притихшему лесу, и Тополю, который поводил ушами и делам вид, что и он слушает и чувствует меня. Справа от нас разливался багровый закат, раскаленный шар солнца опускался к неровной линии леса. Природа темнела. А впереди нас ждал неглубокий овражек, который пересекала дорога,  и по мере того как мы приближались к нему, он становился все более таинственным и пугающим. Здесь, у оврага лес будто смыкался, принимая  в объятия погрустневшие немного поля в цветах, погрузившихся в сон. Стояла потрясающая тишина. Стук копыт гулко раздавался в пространстве, а в остановках слышался звон комаров, облаком зависших над моей головой. Мы вышли с Тополем на другую сторону, обойдя чавкающую лужу, и снова оказались перед полем. Здесь лес опять расступился и побежал вдаль, по кромке поля, растворяясь в подкравшейся темноте. По траве яснее заклубился туман, и меня, словно волной, захлестнуло одиночество. Со всех сторон звенело одиночество. Только поле и лес. И тишина. Не слышно звуков деревни, не слышно лая собак, только, вытянувшиеся в струнку деревья и уходящее к горизонту поле в тумане. Набравшись духу, я проехала еще немого вперед, и повернула обратно, домой, к закату. Небо в этой стороне было окрашено последними всполохами уходящего вечера, и было не так страшно. Мы снова въехали в сумерки овражка, и, вынырнув из него, устремились к деревне, уже успевшей вполне утонуть в пелене погасшего тумана. 

Я сделала несколько снимков и вернулась на нашу поляну, где мои друзья начали  заметно волноваться из-за нашего столь длительного отсутствия. Светлана, кажется, снова дулась на меня. А Александр рассказал, что в дальние поля ездить нельзя, потому что, если из леса выйдет медведь, то лошадь понесет, и остановить ее будет сложно даже опытному наезднику.

В этот вечер мы сделали еще один кадр. Саша сфотографировал нас. Все вместе, впятером, у костра. Света, Сережа, Эдик, Лешка и я. Светлана пыталась подозвать, правда, Шарика, заманив его поближе каким-то лакомством. Вот они, пятеро героев, что отважились на такое предприятие. Завтра нам предстояли Воломы. Вернее – дорога туда. Что-то нас ждет?..

 Когда Саша с Тополем удалились, мы еще недолго посидели вокруг медленно угасающих угольков, проводив наш последний день в Броду перед дальней дорогой, и, прочитав вечернее правило, отправились по палаткам набираться сил. Вставать запланировали на утро рано. 

21.07.99. Среда.

Вот оно утро! Прохладное, светлое и солнечное, в туманце утреннем, пронизанном лучами, в хрустальном звоне росы, в пении птиц и жужжании всяких кусачих насекомых. С утренним умыванием на реке, с дымком от костра, с холодным молоком по кружкам, и, конечно же, с суматохой преддорожных сборов и свертывания лагеря. 

Собрались мы достаточно быстро. Некоторые тяжести раскидали по рюкзакам, по возможности распределив вес. Меня заставили поменяться с Лешкой рюкзаками, так как мой любимый черный рюкзак действительно больше вмещает. А Светка отдала свой рюкзак Эдику. Я так и знала, что этим кончится. От того, что у ребят нет нормального снаряжения, будем страдать мы со Светой. На нашу долю выпали страшные и неудобные, старые и драные рюкзаки ребят. Но пришлось смириться. Часа через полтора перед нашими глазами простиралась пустая поляна с чуть тлеющими угольками кострища. Мы присели на дорожку, прочитали молитвы «о путешествующих» и «о начале всякого дела», и отправились в путь. Грустно немного было покидать нашу уже ставшую родной поляну, но ведь мы должны сюда вернуться… Что-то нас ждет впереди?… По дороге заскочили к Анне Ивановне, оставили у нее в сарае ненужные сковородку, будильник, маленькую палатку, книжки Эдика и еще что-то, вернули банку из-под молока.

Встречный народ провожал нас участливо «на Вомы». Желали удачи. Лаяли вслед собаки. У дома Саши увязался за нами наш старый знакомый – веселый попрошайка Шарик. Может быть, собрался проводить нас до конца деревни?

… Дорога заструилась вдоль реки. Миновали ферму, свернули в лес. Снова вдоль дороги выскочила на солнышко спелая земляника, и Лешка застревал на каждом шагу, пытаясь отправить сладкие ягоды по значению. Места были знакомые, — Бакланово не проскочить. Я вспоминала, как шли в прошлом году, и тихонько, незаметно для себя нервничала. Однако все прошло благополучно, мы успешно добрались до баклановского магазина, накормили неотстающего от нас Шарика килькой в томате, закупили хлеба, баранок, и, отдохнув на Шпшеньге, где походили по колено в ледяной воде, отправились дальше. 

От Бакланово в лес шли сразу три дороги. Которая наша? Я еще раз поинтересовалась у моих спутников, а не взять ли нам кого-нибудь из местных проводником? И снова мои друзья отказались. Карта есть, компас – в кармане, дойдем. Ну что ж, с Богом!.. И мы выбрали наугад одну из трех дорог.

Вскоре к нашей дороге присоединились остальные две, и я успокоилась. Вероятно, объезд. Идти было не легко, в горку, своды леса здесь почти смыкались над нашими головами, комарики покусывали, но мы сразу взяли хороший темп. Места казались знакомыми. Да, в общем-то, так оно и было. Много ли здесь могло измениться за два года? Что-то заросло, где-то болото пересохло… Хотя последнее – вряд ли. Я искала глазами покосный домик слева, небольшой, голубенький, чуть в стороне от дороги, но его почему-то не было. Наверное, еще рано. Он должен был появиться на пятом от Бакланово километре. Время летело незаметно, ребята шутили над Светланой, сватали ей Лешку, который не сопротивлялся, но усиленно препирался с будущей «супругой», пелись песни какие-то… Лужи с вросшими в дорогу бревнами кончились, давно проскочили мы и пересохший ручеек под земляным бревенчатым мостиком. Лес по обе стороны несколько расступился, посветлело. Дорога выровнялась и пообсохла прессованным песочком. Под ногами были рассыпаны шишки, вот промелькнул железный проржавевший обод от бочки, снова раскрытые шишки… по краю потянулись кустики неспелой брусники в зеленых и белых шариках…

Домика не было. По времени мы шли уже минут сорок. Я ничего не понимала. Неужели мы не прошли еще пяти километров? Зарос домик, или дорога не та? …Чувствовалась усталость. Смолкли шутки, разговоры… Лямки врезались в плечи… Мы остановились на небольшой привал, бросив рюкзаки и развалившись прямо на дороге. На нас тут же напали обезумевшие от голода комары и слепни, слетевшись, похоже, со всего леса. Пришлось лезть в накомарники. Кстати, оказалось вполне удобно. Перед самым отъездом из Москвы я соорудила замечательную вещь. Правда, изобретение надо было бы запатентовать. Но рассказываю. Узнав, сколько стоит Сережин настоящий, черный накомарник, я решила срочно что-то придумать. На глаза мне попалась тонкая белая сетка, почти как тюль на окошке, только прочнее. Женщина, что продавала ее, развернула передо мной небольшой кусок – остаток. Я-то сразу поняла, что здесь хватит на четыре штуки. «Вам для чего? Для фаты?» — «Нет, для накомарника», — ответила я, не задумываясь. Какая фата?.. Дома из этого куска получилось ровно четыре прямоугольника с закругляющимися верхними углами. Остальное оказалось еще проще. Прямоугольник был собран на нитку по трем сторонам (где закругленные углы) и пришит по краю к капюшону штормовки. Оставалось только, надевая капюшон, подлезть под сетку и застегнуть штормовку, заправив нижний край сетки за ворот. Три штормовки я сделала в Москве, у Сережи был настоящий накомарник, а Эдику я пришила сетку к капюшону его куртки в Броду. Таким образом, все оказались надежно спрятаны от противных кровопивцев. Вот тут-то, на привале мы и опробовали первый раз мое изобретение. Всем понравилось. Сетка оказалась почти незаметной. Смотреть через нее можно было вполне. Только курящий Эдик посетовал, что ему не очень удобно. Но это были уже его личные проблемы. Здесь на дороге я сделала первый кадр, запечатлевший начало нашего похода. Лежащие мои уставшие друзья живописно дополняли красоту зеленого леса в солнце.

Пора было двигать дальше. Что же такое? Куда же делся домик? Или у меня что-то  с памятью?.. Зато справа вдруг вынырнула неожиданно дорога. Лежневка? Девятый километр? Вот оно – перпендикулярное ответвление от основной дороги. На развилке – скамья высокая. Рядом – стенд древний, проржавевший, с прострелянными дырками: что-то из серии «Берегите природу» или про лесные пожары… Вроде, и лежневка. Знакомо. Здесь мы с Сашей отдыхали на обратном пути, когда уставшие Алеша и Коваль прятали в зарослях драгоценную доску? Может быть. Но вот откуда мы тогда вышли? Не помню. Может действительно сейчас наш поворот? Больно уж быстро что-то. Да и домика не было. Не могли же мы за сорок с небольшим минут пробежать восемь или даже девять, как говорил Михаил Ревокакатович, километров. По карте справа еще должна была быть просека. Вроде, не было ее. Кто-нибудь бы заметил… И я решилась. Не этот поворот. Оставив развилку за спиной, мы двинули дальше прямо.

В горку? Странно, что-то не помню. Ну да ладно, много ли я помню вообще? Тем более, такие мелочи. Под ногами пошел рыхлый, песок, высушенный прямыми лучами жаркого солнца. Идти стало совсем тяжело. Жарко. Ноги вязнут в песке… Лешка брел, покачиваясь под рюкзаком. Пот градом катился по его лицу.

Минут через десять впереди послышался грохочущий мотор трактора, и мы увидели целую толпу. Вот уж совершенно неожиданно… Народ облепил машину со всех сторон. За грохотом не слышно было голоса. Эдик упрямо пилил вперед, мимо трактора, не обращая внимания на окружающее. Я же со своими сомнениями решилась спросить. Сергей поддержал меня.

— На Волмы дорогу? Дак, вы прошли поворот… — прозвучал ответ, — да, точно, лежневка там…

С сомнением головой покачали: «туристы», дескать. Дойдут ли? …Пестрый народ в обнимку с ведрами ягод с любопытством разглядывал нас.

— Позаросла дорога-то.

Ну, что делать? Мы повернули назад. Окликнули Эдика. Он порядком устал и воспринял новость, ругаясь и ворча. Лешка в сердцах бросил рюкзак на дорогу. На наш удивленный взгляд, последовал хмурый ответ:

— Идите, идите. Догоню.

Теперь хоть под горку… Оказалось, что от развилки мы успели пройти порядочное расстояние, и когда, наконец, затих рокот трактора и показался знакомый щит на повороте, решено было сделать снова привал и дождаться Лешку.

Значит, покосный домик проскочили? Правильно, меньше надо было под ноги смотреть. Тоже мне, «начальник экспедиции». Веду людей в глухой лес, и так невнимательна! Хорошо еще, что трактор встретили, а если бы нет? Где бы плутали? Ведь дорога, по которой мы так опрометчиво почесали – старая прямая дорога на Волмы, по которой никто и не ходит туда уже давно – в болотах вся и заросшая. Просто обрывается где-то, и все… Интересно, а вдруг покосный домик, что на пятом километре остался, просто зарос, или туда больше на покосы не ездят. Вернемся, надо будет обязательно у местных поспрашивать. А девять километров мы резво добежали. Если и дальше пойдем такими темпами, то к вечеру точно должны дойти. Самое главное, выдержал бы Лешка. Вчерашний день вымотал его здорово. И надо было ему в Сараево бегать, дрова рубить из последних сил, да верхом после длительного перерыва по полям носиться? И это накануне сложного перехода!.. 

Настроение у всех несколько упало. Ребята сердились на меня. И поделом мне. В следующий раз внимательней надо быть. И я достала компас.

Начался новый отрезок пути. Самое сложное впереди. Дорога уверенно держалась восточного направления, как и было ей положено. Это действительно была лежневка. Мы топали по заросшему бревенчатому настилу. Ветки хлестали нас по рюкзакам. Молодые деревца перекидывались через дорогу арочками, приходилось то и дело отводить их в сторону. Часто бревна, вросшие в землю, стесанные сверху ровной площадкой, лежали двумя параллельными полосами – словно колеями. Прямо по центру дороги, между бревен рос и ветвился кустарник, выбираясь и на бревна. Ноги путались в нем, цепляли высокую траву, скользили по бревнам. Мы шли цепочкой, друг за другом, переходя с одной стороны дороги на другую, выбирая более проходимую. Несколько раз лес словно расступался, и то справа, то слева открывались небольшие цветущие поляны в Иван-чае. Где-то здесь, судя по нашим карандашным отметкам на карте, должен был находиться еще один домик. Правда, я знала, что найти его еще сложнее. Когда мы шли с Алешей в позапрошлом году, он только рассказывал нам о домике, о том, что как-то останавливался там на ночевку. Мы тогда тоже искали его, но не нашли. Домик стоит в глубине леса, в метрах в пятнадцати от дороги. И не покосный он, вроде, а охотничий… Это должен был быть деревянный сруб…

Где-то по кустам бегал Шарик, то, обгоняя нашу цепочку, то, углубившись в сторону от дороги, неожиданно выскакивал сзади. Когда он пропадал надолго, мы кричали ему… Здорово, что он с нами, не страшно.

…Высились ели черные, поросшие мхом, светился в солнце сиренево-розовый Иван-чай… Не увидели мы домика и на этот раз. Я, в общем-то, и не надеялась… По сторонам смотреть было тяжело. Лес снова подкрался и обступил плотно. Дорога опять задохнулась в высоком кустарнике. Наш Лешка капитально отстал, и мы совсем потеряли его из виду в глухих зарослях лесного пути.

Останавливались, ждали. Снова делали привал. Трудно было поднять уставших ребят. Я вспоминала, как в позапрошлом году мы шли по часам. Час ходу, десять минут отдыха. Алеша вставал, — вставали все, без лишних слов продолжали путь. Но тогда мы шли поздним вечером, а часть пути пришлось идти вообще ночью. Задерживаться никому не хотелось. Сейчас нам казалось, что впереди еще целый день, да и тяжело идти было — ноша тяжелая, продуктов на неделю, палатка, каны… Меня особо никто не слушался, привал заканчивался, когда понимали уже, что так дальше нельзя, время уходит. Да, впрочем, не знаю, понимали ли? Лешка с Эдиком жаловались на усталость. Сергей сосредоточенно молчал. Светка злилась на ребят и держалась с вызовом к самой себе и к окружающим, – должна дальше идти, значит пойду. И шла.

А я пела. Странно, никогда бы не подумала, что смогу петь под таким тяжелым рюкзаком. Вспоминала, как пели в позапрошлом году с Вовкой. Тогда надо было, иначе бы не дошли. Надо было и теперь. Трудно шлось. Из последних сил шлось. 

Прошли болота. Под настилом виднелась черная стоячая вода. У меня сорвалась нога между бревен, скользнула, чуть задела коричневую ржавую жижу… А вокруг мягкой заманчивой полянкой расстилалась травка обманчивая, в кочках болотных, покачивая тонкими отдельными стебельками в пушистых шапочках. Ковер шелковистый… Шаг ступил, и сгинул. Деревья посреди ковра стояли одиноко, высохшими скелетами. Будто все соки болото впитало в себя, сил лишило. На беду себе забрел лес в гиблое место.

А дорога дальше бежала. Молча уже. Без песен. Пересекли три раза Шепшеньгу. Так же, как и тогда – разворочены настилы из бревен. Только речка пересохла совсем. Поначалу, даже непонятно было, можно ли пить мутную воду… Вспомнилась фотография из архива Михаила Ревокатовича, где несколько лет назад люди строили этот настил, руками укладывая тяжеленные, в несколько обхватов бревна. Для машин, чтобы Владыка проехал… А сейчас мы пробирались с трудом по развалу, боясь поскользнуться.

Перед первой речкой вышли к скамейке. Помню это место. И тогда, как с Алешей Алексеевым шли, тоже останавливались здесь, сидели, отдыхали… Сухо. Лежневка чуть песочком присыпана. Прямо у дороги стоит высокая скамья деревянная, высушенная солнышком. Посидели и мы, бросив рюкзаки в молоденьких сосенках. За спиной вырубки, вроде, — поляна небольшая в молодняке. Сосенки по колено, иголочки светятся детские еще совсем. Бабочки оранжевые летают. А у Лешки штормовка такого же цвета. К нему бабочка все на рукав садится, непугливая… И тишина. Птицы поют, и лес шумит в ветру…

На второй речке набрали воды. Выбрались из зарослей, с трудом нащупав в осоке дорогу. Здесь, у подножия леса, прямо на лежневке мы обнаружили небольшое кострище с двумя рогатинками под котелок, и устроили привал. Врезалась в память коробка из-под сигарет, оставленная кем-то на отдыхе. Темно-синяя… Так странно… Посреди леса?

Есть уже здорово хотелось. Готовить времени не было, да и не планировали мы обед устраивать. Перекусили шпротами. Развели варенья в речной воде… Сережа хлеб режет… Мягкий хлеб, сыпятся крошки на пакет… Так и сидели кружком тесным. Эдик с Лешкой… Мы им банку шпрот отдали, вторая – нам на троих… Сережа бутерброды для нас со Светой делает, я рядышком, и Света снова с мальчиками ругается… За спиной – лес, черника… Шарик разлегся неподалеку. Чем-то мы и его угостили.

Длинный какой привал. Начинаю нервничать уже. Времени-то как мало осталось, а прошли чуть больше половины. Эдик с Лешкой утешают: «ничего, успеем. Дай отдохнуть-то». Минут сорок мы уже отдыхаем. Хватит. Пора. Банку из-под варенья сполоснули последний раз водой, и оставили в чернике. Лешка – хозяйственный, сказал, что на обратном пути заберет. Банка хорошая, двухлитровая, с выпуклыми сливками на боку литыми, в хозяйстве – вещь незаменимая. Лучше б не брал, конечно. Надо же было, из Москвы!.. Но варенье вкусное, с этим все согласились.

По карте судя, дороге пора уже поворачивать на север. Помню, Алеша тогда все с компасом сверялся, — плавный поворот, глазом не увидишь, не почувствуешь… И я с компасом не расстаюсь. — Все в порядке. Почти север. Вот и третий переход Шепшеньги. Скоро уже. Почти двадцать пять километров прошли. Сейчас медвежий лес начнется. Стрелка компаса уткнулась в север и замерла. Ровная здесь дорога. Идти можно и не в цепочку, а рядышком. Разговаривать можно. Только усталость не отпускает. Трудно говорить. Да и лучше молчать. Медведь близко. В позапрошлом-то году ведь встретились с медведицей и медвежонком. Нос к носу столкнулись. Повезло нам тогда, а как сейчас будет? У Эдика в кармане близко лежит пистолет газовый. Когда собирались в Москве, мне папа с собой дал. На всякий случай. Что медведю газовый пистолет? Так, игрушка. И фактор раздражения. Но где-то в глубине души у каждого из нас живет надежда, а вдруг испугается мишка выстрела, да в лес уйдет?.. Где-то далеко-далеко лает Шарик. Неуютно. Под ногами медвежий помет. Курирует свой участок хозяин леса.

Обошлось, на сей раз, без приключений. Проскочили и этот отрезок пути. Теперь впереди новый поворот должен быть на северо-восток. В этом месте у меня отмечено, что надо будет найти опознавательный знак – строительную каску.

А вот и поворот. Здесь лежневка кончается. По карте — должна быть развилка, а наяву, будто две дороги пересекаются под прямым углом. Только идти дальше можно лишь по двум направлениям, а не по четырем. Наша дорога, по которой мы пришли, после пересечения, дальше с трудом двигается заросшая, и с востока на запад дорога тоже существует только до пересечения. На запад – нет ее. След только. Чуть деревья здесь высокие расступились, но стоят стеной молодые, с кустарником переплелись тесно, Иван-чаем от мира отгородились. Нам на северо-восток надо. Значит, на восточную дорогу поворачивать? Вот бревнышко лежит. Помню его. Сидят на бревнышке мои спутники усталые, засоряют лес фантиками конфетными. Здесь Алеша строительную каску в позапрошлом году искал? Встречались мы с Алешей в Москве перед этим походом, смотрели карту. Отметил эту развилку карандашиком, усмехнулся:

— Поищите каску. Может, найдете…

Если б каску, а то ведь кусок от каски только. Где ж ее найдешь в траве, да в кустах? Сомнения поползли в мою голову. Здесь повернуть? А если не здесь? Кто в лесу подскажет? Где плутать будем? Не было до этого никаких развилок и поворотов, один этот только. Тогда зачем Алеша как опознавательный знак каску приметил? Только запутаешься больше. Если не найду каску в траве, дальше прямо идти? Не нравится мне дорога впереди. Не помню я такой. Что же мне делать? Веду на свой страх и риск людей… Рассказываю всем. Что делать будем? Начинают все дружно разыскивать кусок каски, спрашивая приметы: цвет, размер… А знаю ли я сама? Помню ли? Да и видела ли я ее тогда? Не помню ничего. Зачем эта примета, если дорога одна? Некуда идти вперед. Время, время… Скоро темнеть начнет, как тогда идти?

Надо было что-то решать, и мы единодушно пришли к выводу, что единственный вариант – поворачивать на восточную дорогу. И вскоре сомнения оставили меня, так как дорога выровнялась и пошла на северо-восток. Лес снова показался знакомым… Здесь высились необыкновенные сосны. Мачты корабельные. Без веток по длинным стволам. И только высоко-высоко под сводами неба покачивались чуть шапками темными кроны. Я наметила себе ориентиром такую сосну и побежала вперед. Остальные шли так медленно, а я всей душой рвалась дальше и дальше, быстрее, быстрее… Скоро должны выйти. Скоро.

Давно уже я поменялась обратно рюкзаками с Лешкой, который еле шел, утомленный предыдущим днем. Жаловался на боль в ногах. Конечно, после его вчерашних приключений… У меня тоже с непривычки после верховой езды болели ноги. Представляю, как Лешка, бедный. Но идти-то надо… Я долго препиралась с ним, пока он согласился вернуть мне мой черный рюкзак. Ну и пусть тяжелый очень. Зато мой, удобный, под меня подлаженный, на поясе застегнул, и все легче. Сколько бы в него не положили, какой бы вес там не был, я могла с ним пройти долго. Правда, со мной, действительно, что-то происходило. Я чувствовала колоссальную усталость, но сила неведомая влекла меня вперед. Я не могла стоять на месте, не могла отдыхать. Мы должны были идти. Я вела всех по дороге лесной, опасной, знакомой только мне. Все шли доверчиво: Настя знает дорогу, — не собьемся. Все шли спокойно, шли туда, куда их вела я. А я изнывала от сомнений. Все-то я, вроде, помню, все-то знакомо… А вдруг не та дорога? Вдруг изначально где-то не там свернули?.. Если не могли сбиться, то почему же мы не нашли каску? Зачем Алеша так с акцентировал мое внимание на ней? Значит это очень важно? А мы не нашли. Где же, в какой части леса мы находимся?.. Я не могла больше выдержать такое напряжение. Душа рвалась вперед, за подтверждением правильности пути, или ошибки… Нет, только не ошибки. Куда я всех веду?..

Вот небольшой изгиб дороги, там далеко, мелькнул просвет!.. Дор? Мы вышли к Дору?.. Я почти бежала. Господи, слава Тебе!.. Неужели вышли? 

— Настя, ты куда? – Сережа окликнул, — не убегай вперед…

А я плакала. Слезы текли у меня по лицу. Я бежала и плакала… Слава Богу… Вышли! Вот он, Дор!.. Но вот дорога снова выровнялась, и снова впереди лес глухой, дорога лесная, нескончаемая… Я растерянно оглянулась назад. Друзья мои были далеко. Темный лес смыкался надо мной, и впереди снова лес, снова дорога. Дорога без конца… Что же это? Куда я иду? Темень надвигалась со всех сторон. Вечер вступал в свои права. Выйти бы к Дору, там бы и заночевать. Там вода рядом, Ягрыш… Хотелось бежать дальше, а вдруг за следующим изгибом дороги… Я стояла одна в лесу. Мне не было никого видно. Жуть выползла из чащи и опутала меня со всех сторон. Как же страшно в лесу одной. А если мишка из леса выйдет между мной и моими спутниками? Да и где же они? За поворотом дороги не вижу?.. Я постояла немного, борясь с чувством страха, и пошла обратно, глотая слезы. Вскоре показался Сергей, возглавлявший нашу цепочку. Устало поругал меня, что я рванула вперед одна… Мне стало полегче. Я вытерла мокрое лицо, сжала зубы и снова двинула, не рассказывая никому о своих сомнениях.

Скоро начались заросли, и мы с Сережей вспомнили про вырубки, о которых рассказывал Михаил Ревокатович. На подходе к Дору справа молодой лес должен быть… Дорога разветвилась, темнело. Вспомнили про объезды. Проверили. Бросив рюкзаки на одной из дорог, разделились. Через несколько десятков метров, снова вся компания была вместе. Действительно объезд. Тоже Михаил Ревокатович говорил. Вот следующий объезд. Нащупываем дорогу в полумраке вечернего леса, путаемся в траве высокой, проваливаемся в колеи… Еще немного таких мучений…

Вдруг, вот уж чего я точно никак не ожидала, дорога резко повернула налево. От поворота шли разом еще две заросших дороги. Тройная развилка! Вот тебе раз. Не помню! Ну, совсем не помню, да и не говорил нам никто о ней. Что же это такое?..

Снова остановка. Снова бросили рюкзаки. Все свалились обессиленные в мокрую от росы траву. Я пошла дальше. Куда? Две дороги – не пройти, заросло все, но колеи читаются. Основная дорога накатанная, в траве высокой, без деревца посреди, повернула на запад. Вот незадача. По карте такого нет. Помню заросшую дорогу у Дора, когда обратно шли… Или путаю что?.. Но по тем дорогам идти нельзя… Пойдем налево. Снова по рюкзакам. Ноги мокрые, мокрые джинсы в росе. Штормовка промокла от пота…

С горки, вроде. Смотрю на компас в ужасе, — западное направление не меняется. Темно совсем. Что будем делать? Все валятся без сил. – Ночевать. Дорогу будем искать завтра. Бросаем рюкзаки у дороги, берем с Сережей компас, фонарик и уходим дальше. Иду, спотыкаясь в темноте. Молча, не разговаривая. Боюсь произнести вслух: — заблудились. Сергей тоже молчит. Через полкилометра дорога поворачивает на юго-запад. Проходим еще немного, — не меняет направления дорога. Юго-запад. А нам нужен северо-восток… Возвращаемся, включив тонкий луч света. Придется ночевать.

Место комариное, жуткое. Сильнее темнеет на глазах. Трава по пояс. Ребята молча ставят палатку, рубят стойки из молодых деревьев. Меня душат слезы. Напряжение доходит до предела, и взрывается рыданиями. Все молчат, хмуро и сосредоточенно разбирая вещи… Только Света тихонько подходит и обнимает меня:

— Ничего, завтра утром, встанем пораньше и найдем дорогу. Ну, не плачь, ничего страшного. Просто все устали…

Последнее, что я помню в этот тяжелый день, это то, как Света пытается заманить в палатку Шарика, который, облепленный комарами, свернулся калачиком в высокой траве, закрыв лапами морду. Собаку жалко. Кто-то рассказывает страшную историю о том, как спаниеля оставили на ночь на балконе, и ему комары через нос кровь всю высосали. Утром хозяева нашли пса мертвым. Глупости какие… Но мы верим, и волнуемся за Шарика. Все улеглись уже, я проваливаюсь в сон, а Света сидит у меня в ногах, и, высунув голову из палатки, зовет и зовет Шарика. Эдик с Лешкой ругаются на нее. Конец этому сыр-бору неожиданно кладет Сережа, резким приказом «за послушание» загоняет опешившую и притихшую Светлану в спальник. Как не похоже на спокойного всегда Сергея… Будто кулаком по столу рубанул. Строгий… В палатке воцаряется долгожданная тишина. Все желают друг другу спокойной ночи, и я погружаюсь в забытье под заунывный звон комаров.

22.07.99. Четверг.

Какое тяжелое утро… Как трудно проснуться… Все тело болит и ломит… Пиликает будильник у Сережи на руке. Надо открывать глаза. Открываю их с неохотой и испуганно закрываю снова. Что это? Палатка по углам изнутри покрыта серой пеленой – шевелящейся комариной массой. Гул не прекращается ни на минуту. Здорово же мы устали вчера, что не заметили этой тучи. И спали крепко… Выбираюсь наружу. Вчера не было сил даже раздеться. Я уже в джинсах, в свитере, натягиваю мокрые с вечера спортивные тапочки. На пальцах образовались дыры. Рядом Света зашивает свою обувь. Сергей заклеивает сбитые мозоли. Достаю ему из косметички еще пластырь и маленькие ножницы. Зябко… Шарика нигде нет. Мы зовем его тихонько, опасаясь кричать на всю чащу, привлекая внимание мишек. Куда же он подевался? Может быть, он отправился на поиски завтрака? Тишина обступила вокруг. Мирно звучит просыпающийся лес. Поют птицы, жужжат насекомые… Лешка пытается разжечь костер. В мокрой росистой траве огонь возникает неохотно, едкий дым раздражает глаза. Сквозь дым я вижу оранжевую Лешкину штормовку и встречаю щурящийся от дыма, но повеселевший взгляд из-под кудрявого чубчика. Над палаткой появляются рыжие бабочки… Солнце поднимается выше, заглядывая на нашу поляну через невысокие здесь, молодые деревца. Что-то нас ждет сегодня?..

С Шариком мы попрощались. Он не вернется сюда. Страшновато, правда. Так была хоть видимость какой-то защиты. Но что же делать. Он пошел с нами по доброй воле. И по своей, только ему ведомой собачьей воле он покинул незадачливых туристов. Может быть, он знал, что мы идем неверно? Скорее всего, Шарик убежал обратно домой, не выдержав ночной комариной атаки. Если так, то, кажется, он умнее нас.

Завтрак приготовить нельзя, вода кончается. Найти бы воды. Я собираюсь идти на поиски дороги, но одной нельзя. Вызывается Сергей. Вспоминаю его стертые ноги, — что делать, приходится принимать его помощь. Не могу никого просить. Все устали. С компасом, снова проходим несколько километров на запад и, повернув на юг-запад, грустно возвращаемся к своим. Придется искать. Набив карманы баранками, вооружившись кроме компаса, картой и захватив газовый пистолет, мы с Сережей бросаем приунывшую компанию и отправляемся в обратную сторону.

От развилки, для начала, исследуем две заросших дороги. Страшновато, так как первая из выбранных наугад, разветвляется снова и снова, и шанс заблудиться увеличивается. Вот будет здорово не найти наш маленький лагерь. Сережа заламывает ветки, а я, топая впереди, уверенно и громко вычитываю на память утреннее правило. Наконец последние признаки дороги исчезают в зарослях молодого леса, и мы поворачиваем назад. Эта дорога уходит… на юг! Небольшие ответвления уходят в тупик. Но ведь Михаил Ревокатович говорил, действительно говорил что-то про вырубки… Ведь это здесь?..

Со второй дорогой происходит почти тоже. С той только разницей, что направление с вроде нужного нам с северо-востока начинает плутать в разных направлениях, уходит на северо-запад и также благополучно упирается в тупик. По сломанным веткам мы возвращаемся на нашу развилку. Куда же нам идти? Я снова ничего не понимаю. …Может быть, я просто ничего не помню? Может быть, вчера в потемках, в волнении, мне только показалось, что дорога знакома? …Как же хочется пить. Воды осталось так мало. Чуть булькает последний глоток в солдатской фляжке у Сережи на поясе. В моей фляге – сухо.

…Где же мы могли заблудиться? Где мы находимся? Каска… Мы не нашли каску… Значит мы ошиблись там?

Решено идти обратно. Заодно поискать воды.

В обратном направлении мы прошли километров 14. Немного не дошли до реки. Отдыхая периодически у дороги, шли и шли, внимательно разглядывая окружающее. Нашли поваленную сосну. Да, именно на ней мы с Сашей Ипполитовой сидели в позапрошлом году, буквально «свесив ножки»… Жаль, что тогда нам не пришло в голову вырезать свои имена на пушистом, покрытом мхом, стволе. Мы тоже посидели с Сережей на сосне, отодрали кусок коры и, очистив часть ствола от зеленого меха, чуть поцарапали ножом. Вдруг пригодится когда-нибудь потом? Под сосной вперемешку с ветками ковром стелилась черника. Вкусный у нас получался завтрак. Сушки, которые мы жевали на ходу, запивая вкусной водой. Да, да. Именно водой. Ее мы набрали, как это не странно покажется, в …луже. Нам крупно повезло. Недалеко от нашей развилки на дороге были глубокие старинные колеи, в которые мы вчера ночью благополучно проваливались. Все лето здесь не было дождя. Глиняные колеи просохли и даже растрескались. Но недавно в этой части леса прошел, вероятно, сильный дождик. Длинные высохшие лужи с глиняным дном превратились в своеобразные чаши, емкости, которые задерживали воду, не позволяя ей просачиваться. И это была не стоячая мутная жидкость. Ведь лужи до этого были сухими. Никакого ила, никаких водорослей или различной живности… Чистая вода в глиняной посуде! Мы напились сами и набрали две фляги воды для наших друзей… Вот. А потом, у поваленной сосны еще и черника. О землянике я не говорю. Ее было много, только нам некогда было собирать красные заманчивые ягоды, мелькавшие у нас под ногами… Один только раз мы оказались рядышком с ними, да и то не было сил дотянуться. Капитально устав , мы опустились на землю у самой дороги, уселись спиной к спине, срывая ближайшие ягоды. Влажную Сережину джинсовую рубашку прокусывали комары. Мы оба тяжело дышали, разглядывая светящиеся в солнце сосновые стволы, и обросшие ярким изумрудным мхом поваленные деревья. Было так красиво и тихо… А меня мучил один вопрос. Как я все выдерживаю? Наравне с взрослыми мужиками… Иду без передыха, гоню всех куда-то. Сбитые ноги, драная обувь, грязь, штормовка, промокшая от пота, волосы, спрятанные под косынкой, на лице сетка под капюшоном. Рюкзак у Лешки отобрала! Ужас какой-то. Это девушка? Это потерявший человеческий облик монстр!.. Как меня воспринимают мои спутники?.. На мои мысли Сережа устало попытался не очень-то уверенно (как мне тогда показалось), сказать, что это вовсе не так. И я махнула рукой, – о чем я думаю?..

Были мы и у поворота с каской. По дороге и в ту и в другую сторону мы останавливались в этом месте. Поиски наши продолжались подолгу, но, к сожалению, безрезультатно. Неужели все-таки это не та дорога? Но сосна – та. И речка – та. Трижды речка пересекала дорогу, как и в позапрошлом году. Трижды настил лежневки рушился под напором льда по весне. С усилием вспоминали фотографии Михаила Ревокатовича. Очень похоже. Вспоминали, как переходили речку по скользким бревнам… Туда, к реке мы с Сережей уже не пошли. Смысла не было. Решено было возвращаться к друзьям и снова искать нужное направление. Подумывали и о мини-походе вдвоем, по западной дороге – куда выведет. Можно было бы и палатку взять…

Когда мы подходили к нашему лагерю, то с грустью обнаружили, что наши дождевые запасы воды иссякают на глазах. Солнце поднялось высоко, жаркими лучами активно высушивая открытые нами лужи. Мы принесли, конечно, воды в лагерь, но приготовить обед на таком количестве было нереально.

Народ маялся от безделья. Низинка, где мы так опрометчиво поставили ночью свою палатку, оказалась местом притяжения всевозможных летающих кровопивцев, заявившихся сюда похоже со всего леса на торжественный обед. Вспомнились Соловки, Соловецкий Лагерь Особого Назначения, страшная пытка или казнь, когда особо провинившихся политических отправляли в лес, «на комарики»… Книжка Бориса Ширяева «Неугасимая лампада» покоилась в кармане моего рюкзака ожидая своего часа. Интересно, что, собираясь в экспедицию, я выбрала для всех, для чтения вслух именно эту книгу. …Когда мы пришли, наконец, Сергей в прямом смысле рухнул под тент палатки. Всех разморило. Оказалось, что ждать еще тяжелее, чем топать по лесной дороге. Неизвестно еще кому было хуже – нам с Сережей, или нашим друзьям, опухших от пустого ожидания, и со свинцовыми головами, уставших от постоянного гула насекомых. В довершении всего бабочки, которых стало с утра больше раз в пять, и которые, толпой носились над красным тентом палатки и лезли в лицо, оказались кусачими. Слегка озверевший Лешка, в своей оранжевой штормовке лупил их по несколько штук, когда эти также оранжевые создания опускались стайками к нему на рукав.

Отдыхать было некогда. Искать и снова искать. На сей раз, вызвался Эдик. Мы взяли топор, потертую уже изрядно от постоянного таскания за пазухой карту и отправились снова на нашу развилку. Предположив, что нужная нам дорога за два года просто заросла, мы решили прощупать все уходящие в заросли колеи. Для этого и был необходим топор. По дороге мы обсуждали где же тогда, в какой части леса мы можем находиться, если… Где мы сбились? …Часа два ушло на то, чтобы убедиться, что это обыкновенные вырубки. Одна из дорог даже оказалась кольцевой. С севера мы повернули на юг и вышли на кольцо. Слабые очертания колеи путались в высокой траве, утопали во мху или же просачивались сквозь плотную стену из молодых деревьев. С трудом протискиваясь через их строй, я понимала с каждым шагом все яснее, что здесь поиски бесполезны. Пройдя большую часть круга, мы вернулись назад по зарубкам на деревьях и заломленным веткам… Значит мы ошиблись.

В лагере нашем было совсем тоскливо. Вода снова кончалась. Идти по западному направлению… с палаткой… об этом не могло быть и речи. Воды нет. Время перевалило за полдень давно, усиливающаяся жара собрала тучи слепней и оводов. Бабочки были невыносимы… О западной дороге никто не вспомнил. После небольшого обеда всухую, решено было отправиться в обратный путь. Узнавать дорогу? Взять проводника?.. Что думают обо всем этом другие? Я не знала. Я чувствовала себя страшно виноватой. Ведь именно я потащила всех сюда, завела в дебри и не знаю даже в какой части леса мы находимся. Изученная мной вдоль и поперек потрепанная карта упорно молчала, мысли одна отчаяннее другой приходила в голову. …Решено. Мы возвращаемся. К приезду Владыки мы уже опоздали точно. Он ведь сказал, что приедет на Воломы скорее всего 22, 23-го… Сегодня двадцать второе. Надежды нет никакой. Почему мы заблудились? …Вспоминаю слова отца Мефодия: «с молитвой, втроем, дойдете»… С молитвой… А мы песни пели. Вот и допелись… паломники. …Есть, конечно, еще вариант, ребятам, вроде понравилось в Броду. Лошадь, парное молоко, возможный повтор рыбалки, земляника… Найдут чем заняться. А я попробую узнать поточнее, когда пойдут музейщики, присоединюсь к ним, или пойду с Михаилом Ревокатовичем, одна. Ведь остальные вовсе не обязаны повторять со мной этот нелегкий путь.

Мне было грустно. Собрались молча, забросали кострище травой, окинули последний раз взглядом нашу негостеприимную поляну, на которой мы провели ночь, а мои спутники и половину дня, и пошли. 

Через час мы уже топали по широкой дороге, где можно было вполне идти рядом. Я снова тащила свой любимый черный рюкзак и изучала медвежий помет под ногами, когда неожиданно рядом, как нам показалось тогда – совсем рядом, в нескольких шагах подал голос хозяин леса. Раскат мишкиного рева прогремел где-то справа… думать было некогда. Впереди меня мелькали Светкины пятки под тяжелым рюкзаком, от которого она только что покачивалась при ходьбе. Долго ли мы бежали, я не помню, но о тяжелой ноше мы забыли, это точно. Усталость? Какая усталость? За спиной неожиданно выросли крылья. Уже потом, отдышавшись, когда прошел первый испуг, как же мы смеялись. И откуда только силы взялись? Вот так мишка. Придал ускорения. Такой отрезок пути проскочили, не заметив как.

В этот день, вернее в остаток этого дня, мы прошли почти весь путь. Снова отдыхали на повороте с каской, снова искали ее безрезультатно, снова трижды перебирались через речку, снова сидели на лесной скамейке… Прошли болота. По моим расчетам, скоро должен появиться поворот на Бакланово. Начинало темнеть. Скоро, очень скоро. Осталось совсем немного. Но очередной привал-то надо сделать обязательно. Тем более что от поворота до деревни еще 9 километров. Ночью идти вовсе не хотелось. Неужели придется ставить палатку, не дойдя до деревни каких-то девяти километров? Там, на повороте открытое, ровное место, и скамейка стоит. Можно там и разбить, собственно, лагерь. Только вот, очень не хочется. Размышления мои прерывают уставшие окончательно мальчики, внезапно останавливаясь посреди лежневки. Привал. Решено молча. Экспромт.

…Бросив рюкзак на деревянный настил дороги, я огляделась. Высокие темные ели, поляна Иван-чая. Что-то очень знакомое место. …Интересно… показалось, наверно. От дороги вилась в сторону, под черные силуэты елей, едва заметная… тропинка? Действительно тропинка, или галлюцинация? Может быть звериная тропа? Мальчики наши углубились в том направлении, и вдруг радостные голоса послышались из чащи. Домик! Тот самый домик, о котором рассказывал Алеша, и который мы проскочили и в позапрошлом году и сейчас, по дороге ТУДА. Оказалось, что с лежневки действительно совсем и не видно заросшей полянки и двух охотничьих срубов, в одном из которых мы обнаружили все, что надо для ночлега. Деревянный настил в сене, на который мы как раз поместились впятером, буржуйка в углу… Небольшое окошко застекленное, в паутине выглядывало в темноту леса. Если бы мы остановились на привал чуть раньше, то снова запросто проскочили бы это место. Какая счастливая находка! И палатку ставить не пришлось. Ночевать, ночевать. Это тоже экспромт, пусть и вынужденный. Все заметно повеселели. Однообразие лесной дороги неожиданно сменилось необычным приключением. Не часто в глухом лесу, после долгих (для нас, городских), скитаний удается, словно в сказке, набрести на избушку, где все приготовлено для ночлега. Запасы дров, кострище на поляне… Но главное, удобное вполне жилье, с прочной крышей и стенами, с лежанкой и печкой… Может быть, нас кто-то ждал?..

Что было в соседнем домике, я даже не поинтересовалась. Усталость… Что там? — все равно. Ребята расположили там наши рюкзаки, вынув предварительно из них все необходимое для предстоящей ночи. А ночь уже вступала в свои права. Очертания елей терялись на темневшем, на глазах, небе. Высыпали звезды. Комариная симфония начиналась, – пора было занимать места.

Вечно голодный Лешка (а сейчас особенно голодный) вызвался приготовить настоящий, горячий ужин, чего мы не видели уже так давно. Вода на сей раз, у нас была. И Лешка самозабвенно принялся варить гречку, заправив ее бульонными кубиками и тушенкой.

Уже через полчаса мы сидели в протопленной избушке, забравшись на деревянный настил, застеленный спальниками поверх сена, и слушали, как булькает в кане почти готовая каша и втягивая забытые ароматы горячей (и, безусловно, вкусной) ЕДЫ. Пламя свечи горело ровно, освещая бревенчатые и законопаченные стены и потолок. Глупые комары летели на свет и, сгорая, падали в расплавленный стеарин. В печке трещали дрова, и было очень уютно. А еще через некоторое время мы уплетали дымящийся ужин, дружно работая челюстями, выскребывая ложками до дна нашу общую «тарелку» — незаменимый Лагутинский кан. На «столике», сооруженном из досок, мы обнаружили валявшийся кусок копченого сала (видно совсем недавно здесь останавливались охотники), а Лешка-обжора даже попробовал его, не смотря на наши общие протесты и пожелания отправить сало куда-нибудь подальше, желательно в костер или печь. В домике царила жара, и ужасно кусались комары. Только после ужина мы благополучно перетравили их «фомитоксом», нагретом на свече. Но даже после этого, раздевшись до купальников и футболок, мы мучились от духоты и жара. Пришлось срочно что-то придумывать. На подвиг вызвался Сергей (впрочем, как всегда — он), и его двухметровая фигура, согнувшись ровно в половину, шагнула в ночь. Он отправился в темноту, вооружившись фонариком. В соседнем домике уже видели десятый сон наши вещи. В недрах моего рюкзака где-то должна была быть марля, которую я приготовила на окна возможного жилья на Воломах. Вот уж не думала, что придется воспользоваться ей совсем в другом месте. Сережа справился со своей нелегкой задачей, и отыскал еще и кнопки все в том же моем рюкзаке. Теперь дверь у нас была распахнута. Проем мы занавесили марлей, закрепив ее полотно по всему периметру. …Открытая дверь. Некоторая незащищенность все же чувствовалась. Вдруг, если мишка придет… Страшно? Чуть-чуть. Но рядом со мной вытянулся Лешка, с другой стороны шобуршилась Светлана, укладываясь поудобнее. По обе стороны, с краю, у стен расположились Эдик, вооруженный газовым пистолетом, и Сергей – опора наша и защита. Разве можно бояться чего-то в такой компании? Лежанка оказалась ровно для пятерых усталых и незадачливых туристов (шестой бы явно не поместился). Тени от неровного теперь пламени (из-за ночного ветерка сквозь марлю) плясали по потолку, и настроение у всех было хорошее. Ребята сообщили мне, что в деревне мы найдем проводника и снова отправимся на Воломы. «Должен же я увидеть, куда это мы так настойчиво шли, и за ради чего нам пришлось столько всего испытать», — засыпая уже, заявил Эдик и вспомнил, как оказалось, очень кстати слова отца Иоанна. Идти до конца, с полдороги не возвращаться… Мы вернулись с полдороги, но ведь мы ошиблись. Не по той дороге пошли? А до конца надо довести начатое. Обязательно…

Я вызвалась почитать вечернее правило, которое мы не читали уже так давно. …Я сидела в ногах моих засыпающих друзей, согнувшись над свечой, так как голова моя упиралась в низкий потолок. Язык заплетался… Но я так была благодарна. За все. За то, что мы нашли чудесным образом ночлег, за то, что убежали от медведя… но главное, за то, что мы «идем до конца». Мне дали шанс. Мы дойдем. С молитвой, дойдем.

…Когда я потушила свечу, все уже спали.

23.07.99. Пятница.

Какая же здесь красота! Прямо за елями открывалась большая поляна в высокой траве с Иван-чаем. Над цветами порхали светлые бабочки, пели птицы в тишине. Ели – темные, почти черные стояли, словно на часах по кромке леса. По другую от них сторону начиналась глухая чаща, с поваленными деревьями, непролазным буреломом и таинственным сумраком. Получив наставления от ребят далеко не уходить, так как место явно медвежье, мы прошли со Светой немного вдоль поляны, жмурясь от яркого утра. Солнышко поднималось на глазах, обещая жаркий день. Комаров было уже меньше, оводы и слепни пока не проснулись, и хотелось побродить по окрестностям, но опасения наших мудрых мальчиков оправдались. Почти. Ближе к лесу, где, как казалось, не ступала нога человека, мы обнаружили странную вещь. В высокой траве читались непонятные следы, исколесившие всю поляну вдоль и поперек. Что это было? Вернее, кто это был? Напугавшись, и снизив голос до шепота, мы поспешили поделиться своей находкой с ребятами. Скорее всего, конечно, это был какой-то большой зверь, гулявший неподалеку от нашего пристанища. Но какой? Мог быть и кабан. Запросто. Но медведь – вероятнее.

Собрались мы достаточно быстро. На завтрак пошел шпротный паштет, в бутербродах на черном хлебе. Мы устроились у входа в наш домик. Я уселась на единственной ступеньке, игравшей роль пола, остальные разместились вокруг, на рюкзаках. Это для фотоаппарата. Разве можно было не запечатлеть такое грандиозное событие? «Ночевка в охотничьем домике»!  Здорово же! Наши жующие и довольные физиономии просто обязаны были остаться запечатленными на фоне такого интересного места. Кстати, во втором домике оказалась кухня. Мне там не очень понравилось. Зато по всему периметру двери «нашего» домика красовались разнообразные надписи углем. Это была своеобразная летопись. Кто, когда здесь был. Но мы почему-то решили, что нас, вероятно, тут не было, и посчитали свинством разрисовывать уютное пристанище.

Попрощавшись с елями и домиками, мы двинули дальше.

Почти сразу начались знакомые уже заросли. Снова приходилось нырять под арки склонившихся молодых деревьев, путаться в кустарнике и высокой траве и переходить с одной стороны дороги на другую, выискивая более проходимый путь. Как мне показалось, не прошло и сорока минут, как дорога вынырнула из молодняка, и почти сразу, неожиданно, появилось открытое место, знакомая скамейка и прострелянный щит о природе. Мы вышли на поворот.

После небольшого отдыха было решено, что деревню пойду я… и Сережа. Конечно, Сережа. Кому еще пришло бы в голову топать 9 километров (и обратно)? …Рюкзаки были оставлены у скамейки. Здесь, на повороте все остальные будут ждать нашего возвращения. В деревне мы должны были найти проводника или хотя бы узнать дорогу. Вооружившись картой, мы отправились в путь.

Без рюкзаков шлось легко и весело. Прямо таки летелось вниз под горку. Светка заявила нам на прощанье, чтобы мы ни за что не купались в реке, так как она будет очень завидовать, если узнает, и нам этот проступок не проститься никогда. Мы заверили ее в полном нашем отвращении к воде, в тайне мечтая, разумеется, смыть усталость в холодных водах Шепшеньги при первой возможности. Возможность эта светилась неопределенно где-то впереди и окрыляла нас, измученных этой непростой дорогой.

Прошло немного времени, как нас догнал запыхавшийся Лешка. Действительно, мы совсем забыли про хлеб наш насущный. Между прочим, очень опрометчиво. Хлеб – кончился. Ну, почти. Два дня, проведенных в лесу, в дороге, почти без воды… Мы питались в основном сухими продуктами, тем, что можно было приготовить без костра. В итоге мы слопали весь запас хлеба и сушек, приготовленных нами для жизни на Воломах. Лешка напомнил нам об этом, и сказал, что пока мы будем искать проводника, он доберется до магазина, и немного опустошит его. Вечно голодный Лешка… Чтобы мы без него делали?

Этот отрезок пути прошел без приключений. Если не считать приключением то, что мы обогнали трех человек, возвращавшихся с рыбалки. Мужик и двое молодых ребят. Мы не стали с ними долго разговаривать. Нас ждало дело. 

Домика вероятно уже не было, и я оставила затею вновь увидеть гостеприимное пристанище, которое дважды приютило меня и моих спутников в позапрошлом году, и где на обратном пути вновь обнаружилось, что Коваль очень загадочный человек. После того, как мы с Сашей, выгнав ребят за дверь на съедение комарам, отжали снятые с огромным трудом, прилипшие к ногам, джинсы (воды, кажется, из них вылилось тогда чуть не полведра) и надели их снова, все уселись вокруг столика на старые кровати, и торжественный Коваль как-то невзначай выудил из недр своего рюкзака очередные запасы. На сей раз, это оказались… фисташки. Мы весело щелкали орешки, посыпая пол звонкой скорлупой… какое это было блаженство. Домик без комаров. Ну, почти без комаров… Наши уставшие ноги, сбитые в кровь, стертые непосильной ходьбой… Помню, с каким наслаждением я надела на себя сухой свитер взамен промокшей насквозь штормовки… Домик, голубой домик, где рядом протекал небольшой ручей. Еще по до дороге на Воломы Алеша набрал в этом месте воды. Я помню и это. Помню, что он не давал много пить, и тогда, мы не выпили ни капли. Алеша вел нас. Алеша, несмотря на свой возраст на этом маршруте был старшим. Мы слушались его. Он был в ответе за нас. И это чувствовалось.

… Прошло сорок минут? Я не смотрела на часы. Мы шли очень быстро. Почти бежали. И скоро деревья расступились, и там, вдали под палящим солнцем показались, наконец, крыши долгожданной деревни. Некоторое время спустя мы с Сережей (Лешка пошел сразу к магазину) остановились около одного из домов, где шла оживленная работа, – сгребали сено. Я узнала их сразу. Это были те самые люди, что повстречались нам в лесу на тракторе. Мы рассказали о своих приключениях, почему мы вынуждены были вернуться. Странно, никто не засмеялся. Заросла дорога, изменилась. Кто был в тех краях недавно? Один мужик, крепко пересыпая слова матерком, пытался объяснить нам, где мы ошиблись, но пойти с нами отказался наотрез. Сенокос — время горячее. Похоже, нам крупно не повезло. Нам сочувствовали, улыбались, напоили холодным молоком. Сидя на бревнышке и смакуя молоко, мы решили с Сережей, что ни за что не расскажем Свете о том, что молоко вообще было в деревне. Ведь она этого не переживет, и будет дуться на нас всю дорогу.  Мы пили волшебную жидкость, вливающую в нас силу, а народ совещался и спорил вокруг нас. Мы еще на что-то надеялись. 

…Что будем делать? Никто нам не поможет. Один вроде помнит, другой был там когда-то в детстве, третий ездил туда на сенокос, но тоже давно… Какая развилка? Да нет там такого. Вроде… Есть один человек, он живет в крайнем доме у реки, он знает дорогу точно, он ходит на Воломы на охоту, только к нему сейчас приехал кто-то (из Москвы что ли), и он повел своих гостей на рыбалку, вчера ушли. Он-то знает, да вряд ли пойдет сейчас, да может и не вернулся еще… Разговоры, разговоры, споры, да как идти, да, скорее всего, там вырубки… Но вот из гула голосов возникло что-то определенное. Выяснилось, что один из мужиков – бывший лесник (это около его дома убирали сено), он может найти дорогу, и пойти, вроде, не прочь, только вот сенокос… Мы решили попытать удачи в избе у реки, и отправились в сторону магазина, обещая, правда, зайти сюда снова. Грустно мы тащились по пыльной деревенской дороге, которая и привела нас прямо к магазинному крыльцу. Здесь в тени навеса, прямо на ступеньках сидел наш Лешка. Продавец ушла. Обеденный перерыв. Догадываясь, сколько может продлиться сей перерыв, мы соблазнили Лешку купанием в реке, и рассказали по пути про наши успехи (вернее, неуспехи). Прямо за магазином дорога поворачивала налево и вела вдоль Шепшеньги к переправе. Мы остановились у мостков, сооруженных из единственной доски. В этом месте было не глубоко, но рядом находилось нечто вроде омута, где вполне можно было искупаться, не рискуя при этом задевать коленями дно. Здесь мы уже были, когда закупали продукты по дороге туда, но тогда мы ограничились лишь тем, что побродили по колено в ледяной воде. Кажется, что это было так давно, но на самом деле, всего лишь позавчера утром. Сегодня все иначе. Грязные и мокрые, после двух дней, проведенных в лесу, с каким наслаждением мы окунулись в тела прохладные воды Шепшеньги… Правда, Сережа неожиданно отказался купаться и ограничился только тем, что надел на себя футболку, предварительно отполоскав ее в воде, намочил голову и ополоснул исстрадавшиеся ноги. Лешка не вылезал из воды, а я, уже одевшись и успев высохнуть на солнышке, повторила действия Сережи, надев на себя мокрую, только из воды футболку. Пока мы наслаждались купанием, из двери дома, про который нам говорили, вышел человек, и мы узнали в нем одного из трех рыбаков, которых обогнали по дороге в деревню. Да, он знает дорогу на Воломы, но не пойдет, так как только что вернулся. В этот раз они ходили по старой лесовозной дороге (в том направлении, где мы повстречали трактор), и даже еще дальше, к реке, там отличное место для рыбалки, чрезвычайно устали, а молодые люди, что приехали к нему в гости, прямо без ног…

Мы сидели у реки и размышляли, что же нам, собственно, делать? Вариантов было не много. Узнать дорогу и идти снова самим. Мне теперь почему-то не улыбалась эта перспектива. Лешка опять поплелся на свой пост, караулить продавца, когда к нам подошел наш знакомый бывший лесник, и заявил, что, возможно, он пойдет с нами. Его звали Сергей Васин. Пока шел разговор, я успела разглядеть его открытое загорелое лицо. Больше всего притягивали к себе голубые веселые глаза, смотревшие на вас по-доброму, но, тем не менее, с хитринкой. Высокий лоб. Над верхней губой была намечена линия усов… Мы обещали заплатить ему, если он все же решится идти с нами, и отправились к нему во двор. Ждать пришлось не долго. Через несколько минут в дверях дома показалась далеко не маленькая фигура нашего проводника. Сборы его оказались весьма непродолжительными. Экипирован он был достаточно забавно, на мой взгляд, чтобы я обошла этот факт стороной. На нем был костюм, состоящий из брюк защитного цвета и пятнистого анарака, надетого на голое тело. На наших глазах, он засунул за пояс длинный нож и надел на босу ногу обрезанные резиновые сапоги. Одевшись таким образом, он произнес негромко лишь одно слово «Казбек», и тут же откуда-то вынырнула большая овчарка и  предано посмотрела в голубые глаза хозяина. На этом сборы были окончены. Мы попрощались с остальными обитателями этого дома и вновь затопали, но уже в измененном составе, по пыльной дороге в сторону леса. Лешка должен был нас догнать после встречи с продавцом. Когда мы последний раз видели его, он сладко спал на крыльце магазина.

…Снова дорога. Мы шли и болтали с нашим проводником. Рассказали ему, зачем мы идем на Воломы, о том, что я уже была там в позапрошлом году (да, кстати, оказалось, что Алешу знают и помнят в Бакланово).  Время в разговорах пролетало незаметно. На мой вопрос о голубом покосном домике, было замечено, что скоро я его увижу. И действительно, довольно скоро мы свернули с нашей дороги вслед за проводником налево. Оказалось, что при движении по дороге слева отрывается просвет между деревьями лишь на миг. В этом просвете и показывается на считанные секунды мой старый знакомый. Мы вышли на освещенное солнцем открытое место. Здесь никого не было. Сергей Васин зашел в дом и, погромыхав там чем-то, выбрался оттуда, улыбаясь и щурясь от яркого света, сжимая в загорелых руках поржавевшую косу. Через несколько минут мы уже пытались справиться с этим малознакомым нам предметом, делая неуклюжие движения, имитирующие вероятно движения заправского косца. Однако если трава аккуратно ложилась, срезанная косой Васина, то у нас она лишь слегка приминалась или же вырывалась с корнем, улетая куда-то в голубое пространство. Мы хохотали, пытаясь скрыть смущение, Васин подкалывал нас и терпеливо показывал, как надо действовать, но у меня закралось все же  подозрение, что коса безнадежно тупа, несмотря на то, что наш проводник нашел в домике точило, и насколько раз даже провел им по лезвию косы. Конечно, будь коса не такой ржавой, у меня, несомненно, получилось бы. Не знаю, что думал по этому поводу Сережа, но очень быстро мы бросили это неблагодарное занятие, и последний раз заглянув в домик, и, посидев на кроватях, мы отправились дальше. Лешки все не было, и Васин, я думаю, что лишь для того, чтобы лишний раз попугать нас, намекнул, что возле покосного домика живет медведь, и что Лешке вообще-то небезопасно идти одному. Потом наш проводник поинтересовался, сколько нас всего идет на Воломы, и, вспомнив про Свету, которую мы периодически вспоминали с Сережей, ни с того ни с сего начал сокрушаться, что не взял с собой ружья, обороняться от медведей.

Когда мы пришли, наконец, к нашему щиту о природе, под которым оставили наших друзей, Светлана сидела спиной к Эдику, опершись на него, но не разговаривала с ним. Оказалось, что они переживают последнюю стадию очередной размолвки (или ссоры). Света опять дулась на Эдика и на весь белый свет. Нас тоже в чем-то обвинили. Потом мне удалось выяснить, что у Светы ужасно болит голова, но таблетки она пить ни за что не будет, в укор нам всем. В завершение всего она разрыдалась, и сказала, что дальше никуда не пойдет, хотя, может быть и пойдет… если ей дадут выпить. Желательно водки. Водку ждали. Ее должен был принести Лешка (по договоренности с Эдиком), о чем мы только что узнали. Через полчаса, когда наша Света немного успокоилась, познакомившись с проводником и Казбеком (которого она почему-то окрестила Кавказом), появился долгожданный Лешка. Бутылка водки была торжественно извлечена и распита на шестерых. Да, да принимали участие даже мы с Сережей. Не знаю как Сережа, (он представлялся мне чрезвычайно положительным), но я изначально была против водки. Однако выпила немного и я. Светлана, гордо опрокинув кружку, заявила, что теперь она готова идти куда угодно. Мы надели рюкзаки, и повернули на знакомую уже дорогу, которая буквально через несколько метров снова сомкнула у нас над головами густые сплетения молодых деревьев.

Было шесть часов вечера, когда мы тронулись в путь. Не знаю, сколько мы готовились пройти в этот день, но впереди нас ждали очередные приключения. Прошло чуть больше часа, когда небо над лесом начало быстро темнеть. Нет, для вечера было еще очень рано. В течение считанных секунд безоблачное небо оказалось затянуто свинцовыми тучами, которые с угрожающей скоростью надвигались прямо на нас. Такое явление мы уже видели, но обычно дождь проходил стороной. Вот и сейчас мы с надеждой поглядывали на небо и, не смотря на раскаты грома и яркие всполохи, возникающие почти перед нами, продолжали идти вперед, не предпринимая никаких попыток укрыться от возможной грозы. Дождя не было очень давно. И весь сегодняшний день вовсе не предвещал ничего критического. Но мы жестоко ошиблись в своих надеждах. Мы вышли к скамейке, не дойдя нескольких километров до первой Шепшеньги, когда на высушенную землю упали первые тяжелые капли дождя. Мы успели только скинуть в кучу рюкзаки и накрыть их пленкой, которую Сережа умудрился быстро отыскать среди своих вещей. Дождь забарабанил со страшной силой. В считанные секунды была извлечена палатка и разложен на земле тент. Сережа действовал. Обсуждать случившееся было некогда. Всюду уже образовались лужи. Мы успели разложить тент до того, как земля в этом месте промокла. На самом деле нам повезло, что гроза застигла нас именно здесь. Я уже описывала это несколько возвышенное место, где помещалась знакомая нам как свои пять пальцев скамейка, отмечающая половину пройденного пути. Здесь росли невысокие молоденькие сосенки и березки. Дорога в этом месте была широкая, ровная и сухая. Прямо на ней мы и поставили нашу палатку, благо, что места было предостаточно. Попади мы под дождь где-нибудь посреди зарослей непроходимой дороги, мы оказались бы без ночлега. О том, чтобы продолжить путь сегодня, можно было и не говорить. Все равно ночевать нам пришлось бы сейчас или через несколько часов, поэтому мы восприняли случившееся с оптимизмом. Прыгая вокруг палатки под проливным дождем, мы слушали раскаты грома, которые, словно пушечные выстрелы били со всех сторон, и нам казалось, что мы находимся прямо в эпицентре грозы. Электрические всполохи озаряли свинцовое небо. Было весело и немного страшно. Правда, через некоторое время, когда при активном участии всех членов экспедиции (исключая Казбека, который бегал вокруг нас, очевидно пытаясь не замерзнуть), тент был натянут, Сережа отправил нас со Светой в это укрытие, где мы уселись с краюшку, стараясь не мешать нашим мальчикам натягивать  под тентом саму палатку. Вскоре к нам под тент перекочевали остатки Эдиковых сигарет, которые успели превратиться почти в кашу в кармане мокрой куртки их хозяина. Когда палатка была поставлена, мы забрались со Светой в нее, и, откинув полог, чтобы было светлее, прочитали Покаянный Канон, решив, что все наши беды, несомненно, происходят из-за наших прегрешений, но мы упорно не хотим этого замечать, развлекаясь в свое удовольствие. Пока мы читали, капли уже реже стучали по натянутому тенту, и я решила вылезти из своего укрытия, тем более, что в промокшей одежде мы со Светой начали откровенно стучать зубами. Электрическое небо еще вспыхивало позади нас, тяжелые тучи откатились в сторону Бакланово, когда в той стороне, куда мы держали свой путь засверкала на сером еще фоне неба двойная радуга. Гроза закончилась. И я выскочила из палатки с фотоаппаратом. Мне казалось, что картину эту я сохраню в своей памяти навсегда. Солнце показалось из-за туч и осветило верхушки деревьев. Мириадами огоньков вспыхнули вокруг нас хрустальные капельки, нанизанные на каждую веточку, каждую травинку. Засверкали на солнце молодые листики березок, вытянулись в струнку розовые свечки Иван-чая. Природа вокруг нас оживала. Вот уже защебетали, притихшие было, птички, радуясь пробуждению жизни, радуясь первым лучам умытого солнышка. Господи, да как же здорово!

Скоро с другой стороны от входа в наше уютное жилище уже пылал гостеприимный костер, в то время, как Лешка с нашим проводником успели сбегать к Шепшеньге за водой. Однако оказалось не все так весело (хотя, кто знает, может быть и наоборот, и  очень даже). Вернувшись с водой, Сергей Васин и Лешка с ужасом рассказали нам, что у них на глазах, буквально в нескольких метрах от них, молния срезала верхушку сосны. 

Переодевшись по возможности во все сухое, мы грелись у костра, вспоминая выпитую водку. Оказалось, что Лешка взял только одну бутылку водки, прихватив  в магазине какой-то шоколадный ликер, и несколько бутылок пива. Поругав немного Лешку, мы, тем не менее, не отказались от пива, решив оставить ликер на потом. Делать было решительно нечего, у костра посидеть, – на это тоже особенно нельзя было рассчитывать, так как лужи вокруг него вовсе не собирались еще высыхать, и мы отправились спать достаточно рано, полагая и встать как можно раньше. Мы поместились каким-то чудом в нашу четырехместную палатку вшестером, и, пожелав друг другу спокойной ночи, дружно поплыли на встречу грезам и сновидениям под мирные звуки вечернего леса. Ветерок сдувал с деревьев холодные капли, в палатке было тепло от дыхания шести человек, пройдено сегодня всеми было не мало, а шелест мокрого леса убаюкивал. Проводник нас обещал разбудить в четыре утра. 

24.07.99. Суббота.

И чего не спится человеку? Пора вставать. Вот и будильник на Сережиной руке подает сигналы. Четыре утра. Неужели кончилась ночь? Первым выбирается из палатки проводник. Ему проще всех. Он не раздевался. Он не переодевался во все сухое. Он лег спать в той единственной одежде, что была на нем, что промокла до нитки после вчерашней грозы, и которую он ни за что не хотел менять на предложенную нами сухую. В глубине души мы ужасались вчера, глядя, как человек укладывается спать без спальника, с краю палатки и в абсолютно мокрой одежде. Кто-то из мальчиков, правда, пытался нас убедить, что это первое правило настоящих туристов, а проводник заверил нас, что нет лучше способа высушить все, чем лечь спать в водяной бане. К утру в палатке было, словно в парилке, и Васин тихонько посмеивался над нами, очень не хотевшими вылезать на холодный воздух. Зато мы в это утро пережили ни с чем не сравнимые впечатления. Бр-р-р… Представьте – теплый спальник, ледяной воздух снаружи (четыре часа утра) и абсолютно мокрая одежда, сложенная кучей под тентом при входе в палатку. Одевать сухое – бесполезно. Во-первых, мы сами, дойдя до ближайших кустов, окажемся под душем холодной воды и буквально через несколько шагов снова будем мокрыми, хоть выжимай. Вся трава, кусты и деревья, не успевшие высохнуть за ночь после вчерашней грозы, дополнительно набрали обычный свой утренний рацион, состоящий из росы, предназначенной для умывания. Пробираясь через высокий кустарник и заросли молодых деревьев, нельзя рассчитывать на то, что лес смилуется над нами и сможем выйти сухими из воды. А во-вторых, если мы наденем на себя сухую одежду (причем последнюю, больше смены ни у кого нет), это значит, что тяжелую мокрую одежду придется добавить в собственный, итак нелегкий, рюкзак. Но мокрая одежда… Мокрая одежда, пропитавшаяся за ночь холодом… и ее надо надеть на теплое, только что из спальника, тело… Мокрая обувь – еще полбеды, но джинсы… Такое, чтобы прочувствовать, надо испытать. 

Через час, весело перекусив у костра, прыгая вокруг в тумане утра, мы собрали палатку и тронулись в дальнейший путь. И буквально через несколько метров начались глухие заросли, напомнившие нам о том, что мы выходим к реке. Нас действительно окатило всех, словно из холодного душа, но мы были к этому морально готовы. Мокрые ветки захлестали по лицу – вот вам и утреннее умывание. Смею заверить – очень даже бодряще… Оставив переправу за спиной и выбравшись из океана высоченной прибрежной травы, я снова на ходу начала вычитывать громко утреннее правило, чтобы было слышно Свете и Сергею.

Для меня наступил серьезный момент. Теперь я уже ни на минуту не забывала слова отца Мефодия. «С молитвой, втроем дойдете…», «с молитвой…» так и звучало в моей голове. После утреннего правила, мы начали читать втроем (остальным, честно говоря, не было до этого никакого дела) по очереди вслух молитвы какие знали, какие приходили в эту минуту в голову: Отче наш, Богородицу, Взбранной воеводе, тропарь преп. Симону и другие. Один заканчивал Отче наш, другой начинал Богородицу, так далее, не останавливаясь ни на минуту, чтобы перевести дух. Так прошло пара часов. Замолкали мы только на привалах. Первым сдался Сергей, пройдя еще какое-то расстояние, он признался, что больше не может говорить под неподъемным рюкзаком, просто задыхается. Следующая взмолилась Света. Но что же делать? Мы должны на этот раз дойти, значит дойдем, во чтобы-то ни стало. И я продолжила читать одна.

Вскоре показался знакомый поворот «у каски». Здесь кончалась лежневка. Бросив рюкзаки, мы снова прочесали окружающий лес в поисках дороги. Чем чаще я видела это место, тем яснее мне становилось, что мы идем правильно, и надо поворачивать направо, как мы и шли первый раз. Совершенно верно, именно здесь Алеша искал эту пресловутую каску. Как я надеялась найти ее теперь! Ведь тогда наши сомнения бы рассеялись окончательно. Но каски не было. Напрасно мы дружно шарили по кустам, пока наш проводник проверял дорогу, которая вела прямо от перекрестка. Слева, как мы и думали в прошлый раз, стеной стоял молодой лес, пройти туда не было никакой возможности. Проломившись через заросли Иван-чая, наш проводник вернулся ни с чем, признавая, что именно сюда выходила старая Воломская дорога. Но это было так давно. И она все равно не могла бы нам помочь ничем, она вела обратно. Но вот дорога, уходящая вперед, а вдруг это она? Но как это можно проверить? Пришлось снова надевать рюкзаки и топать, топать, теперь наугад, вперед. Дорога эта была явно не та. Я не узнавала ровным счетом ничего, ноги тонули в грязи, приходилось прыгать с кочки на кочку. Дорога все время куда-то резко сворачивала, постепенно утопая все больше и больше в болоте. Украшением этому отрезку пути служили редкие растения, встречающиеся только на болотах. Но заглядываться на них было некогда. Когда дорога сделала очередной поворот, мы окончательно увязли в болоте и вернулись на перекресток «к каске» уставшие и глубоко несчастные. Снова не так. Значит надо идти направо, как мы и шли первый раз. Но что нас ждет впереди? Снова тройная развилка? Снова юго-западное направление вместо северо-восточного? Снова тупик?..

Снова полилась моя одинокая молитва. Снова спины спутников выстроились впереди. Теперь возглавлял нашу команду проводник, за ним потянулись Эдик с Лешкой. Им нашлось, о чем поговорить с проводником. Мы же втроем замыкали шествие. Света и Сергей сосредоточенно молчали. Казбек носился вокруг нас, то, пропадая подолгу в лесу, то, выскакивая в самых неожиданных местах прямо под ноги. Его звонкий лай разносился по лесу, отпугивая зверей. Солнце поднялось высоко, и комариная симфония не умолкала. Пот катился градом, все тело нестерпимо ныло. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас…»

…Дорога, дорога… Почему, когда идешь, испытывая столько трудностей, почему потом вспоминается только свет? Почему эта дорога манит тебя словно магнитом и всю зиму, долгую зиму, ты вспоминаешь ее с замиранием сердца и считаешь дни, до долгожданного лета, чтобы снова и снова идти этой дорогой? Почему ты, падая от усталости, изнывая от тяжелой ноши, слушая невыносимую боль в ногах, почему именно теперь ты впитываешь всю красоту этой дороги, чтобы не забыть ее никогда? Что такого в этой дороге, что она снится потом долгими ночами в далекой Москве, вдали от Волом, вдали от этой дороги? Почему золотой осенью только закроешь глаза, и вот она, дорога, твоя дорога, но одетая не в летние цвета зелени под палящим солнцем и голубым небом, но видишь ее в золоте осени в багрянце сказочном на фоне синем, ярко синем фоне звонкого неба? И снова ты идешь вперед, и дух захватывает от одной мысли, что это происходит с тобой… Происходит… На самом деле, конечно, не происходит. Просто желание твое так сильно, что, закрыв глаза, ты преодолеваешь пространство и время, и снова и снова идешь по дороге, вдыхая запахи осеннего леса и пара, что подымается холодным утром над недвижимой мутной водой болот… Лежневка, убегающая вдаль, теряющаяся в густом, нарядном по-осеннему кустарнике, ныряющая под арочки молодых деревьев, роняющих на прогнившие бревна свои алые, словно капли крови, листья… Или же, как здесь – нет уже лежневки, под ногами путается высокая трава… Две глубокие старые колеи вычертили твой путь, дорога… Кустарник, с заломанными мной и Сережей ветками… Вот интересно прошел только один день, а ветки уже высохли и почернели… А осенью, осенью то, будут заметны наши отметки?.. 

Вот и тройная развилка. Васин оставил нас на дороге, а сам углубился в лес по заросшим, проверенным нами уже не один раз, направлениям. Казбек несся напролом, и только треск веток выдавал его присутствие. Мы отдыхали на дороге. Снова мы здесь, так недалеко от того места, где нам пришлось провести комариную ночь и полдня в борьбе с бабочками. Наш проводник вернулся, сообщив, что это действительно старые вырубки, и дороги эти никуда не ведут, так что… единственное направление, которое он бы выбрал – это то, которое мы забраковали из-за компаса. Налево. Пусть, не страшно, что идем на юго-запад, а не на северо-восток. Другой дороги нет. Должна же эта куда-то вывести. Васин считал, что мы не можем ошибиться, дорога к Дору тут. И мы пошли. 

Оказалось, что тропарь преп. Симону  я уже выучила. Да-да, в самом начале нашего пути я вспоминала его с таким трудом, ведь слова я узнала совсем недавно, незадолго до нашей поездки. Помню, как стояла я на молебне в один из воскресных дней и думала о том, что если бы отыскался настоящий тропарь… Не тот, что пели каждый раз – обычный, для всех преподобных, где подставлялось только имя… В настоящем тропаре наверняка пелось бы про то, что Симон шел вот так, как идем мы сейчас, шел по дремучему лесу, по непроходимым дорогам, в поисках пустыни уединенной, пелось бы о том, что был он убит мучителями… Стояла я так на молебне, думала, и вдруг слышу слова: «От юности твоея вперив ум твой к Богу, блаженне Симоне,  мира же отвергся, вселился еси в пустыню непроходимую, и тамо от Господа укрепляемь, в молитвах и пощениих доблественне пожил еси, и жизнь твою стадальчески убиением от сынов противления скончал еси. Сего ради со преподобными и мучениками венчался еси, с ними же и ныне предстоиши Престолу Пресвятыя Троицы. Сию моли, молим тя, оставление подати согрешений наших и даровати нам велию милость». Слышу я, и поверить не могу, неужели это действительно про Симона? Но слова-то, слова! Здесь и про «пустыню непроходимую», и о том, что жизнь «стадальчески убиением от сынов противления скончал еси»… Все про него… «блаженне Симоне»… после молебна я подошла на клирос к нашему хору. Оказалось, что в этом году, в 99, вышел полный Тропарион, где были собраны тропари всем святым, и где девочки из нашего хора и отыскали молитву преп. Симону. Тогда я переписала слова, но выучить еще не успела до конца. И вот теперь я читала его на ходу, читала этот тропарь снова и снова. Каждое слово всплывало в памяти само, свободно лилось с языка. Тропарь и Иисусова молитва… Каждый шаг, каждое мгновение. Теперь я снова летела впереди всех, обогнав проводника и, слыша за собой просьбу Сережи, чтобы не убегала слишком далеко… 

Дорога постепенно, незаметно для глаз поворачивала направо, и вот уже направление выровнялось, и если бы я поинтересовалась и взглянула на компас, который я в сердцах отдала Сереже, то, несомненно, увидела бы, как намагниченная стрелка аккуратно приближается сначала к северу, а затем и к северо-востоку. Надо же, мы не дошли каких-то трех километров! Если бы мы знали, если бы мы просто решили тогда пройти по этому направлению еще немного, мы бы вышли сами, без помощи проводника! «Идти до конца, с полдороги не возвращаться…» Мудрый совет. Все не случайно. Почему же мы не вспомнили тогда? Значит, так и должно было быть. Мы должны были преодолеть эти испытания, иначе это разве труд? Это приятная прогулка с песнями… Я, действительно, бежала вперед. Здесь высоко над моей головой смыкался лес, через густые кроны почти не проникали солнечные лучи, темно было вокруг. Под ногами горела огоньками крупная земляника… Дорога к преподобному Симону. Такой она и должна быть. Словно маленькими фонариками освещала мне путь лесная ягода… Я бежала вперед, и видела там впереди Его.  Я видела Его. Вот Он идет медленно, Ему некуда спешить, одежда Его длинная, цепляет веточки, рассыпанные на дороге… Он идет, слушая звуки леса, слушая молитву, что не умолкает в Его сердце… Он что-то напевает… Мне не слышно что, но я сейчас догоню Его… Вот он собирает землянику, вот, совсем близко, рядом со мной он наклонился к крупной ягоде… Наклонился и исчез. Только большая яркая земляничка закачалась на этом месте… Я перелезла через упавшее дерево, преградившее мне дорогу, и подняла глаза. Впереди, прямо передо мной лес расступился, и открылась долгожданная картина. …Дор. Мы вышли!

После темного леса солнце ослепительно било в глаза. Перед нами простиралась обширная поляна. Волнами гулял ветер по верхушкам сиреневого Иван-чая. Высоченные ели выстроились под открытым небом. Как же похоже! Да точно, именно здесь. Потом, и Ревокатович рисовал эти ели… Мои спутники тоже выбрались на свет, щурясь с непривычки, и, побросав рюкзаки под одним из этих внушительных деревьев, кинулись собирать землянику. Под елью, где не было высокой травы, ковром росла земляника. Здесь, на солнышке она оказалась немного высохшей и мелкой, но было в этом и свое преимущество, земляники было много. Очень много. …Ладно, земляника потом. Успеется. Где-то рядышком, совсем недалеко должен быть домик, только вот где он? Мне казалось, что он где-то совсем рядом, у выхода из леса. Оказалось немного не так. Потратив некоторое время на поиски, мы обнаружили, наконец, его в густых зарослях Иван-чая. Это действительно была полуземлянка, но, сколько же изменений претерпело это строение за два года, с тех пор, как я видела его. Крыша провалилась. Теперь одного ската не было совсем. А ведь всего два года назад Алеша собирался предложить нам переночевать под этой крышей. Она тогда была, правда, уже дырявая, но теперь… Мне так хотелось сфотографировать это последнее уцелевшее здание покинутой и уже успевшей исчезнуть деревни, и я уже настроила фотоаппарат, когда Эдик, неожиданно появившийся у меня за спиной, предложил снять нас с Сережей на фоне домика. Что мы и сделали. Пока я радовалась нашей находке, подтверждающей, кстати сказать, то, что мы действительно находимся в Дору, а не в каком-то похожем месте, откуда-то снизу послышался громкий крик.

…Напротив охотничьей избушки местность начинала понижаться… Точно, там должен быть Ягрыш, если я не ошибаюсь. В первый мой поход сюда, когда мы повалились (в буквальном смысле этого слова) на землю около избушки абсолютно без сил, я помню, что Алеша ходил в ту сторону. Он вернулся довольно скоро, сообщив нам, что можно где-то здесь перейти вброд (здесь глубоко и придется раздеваться), или же искать затерянную в лесу дорогу, а потом перейти вброд мелкий ручей, не раздеваясь. Мы тогда, конечно, выбрали поиски дороги. А к воде Алеша ходил один. Вот оттуда, с той стороны и послышались призывные крики. На самом деле ничего страшного не случилось, как могло показаться на первый взгляд. Скорее даже наоборот. «Настя, Настя, иди скорее сюда! – неслось из-за деревьев, — у тебя фотоаппарат далеко? Здесь так красиво!!!» Мы бросились в ту сторону, и через несколько минут увидели действительно необыкновенное зрелище. Деревья, окружавшие прекрасное небольшое озерцо, расступились, давая подойти к самой воде. Черная гладь застыла неподвижным зеркалом, желтые кувшинки раскрылись по поверхности, распластав круглые свои изумрудные листья. Притихшая осока замерла по берегу. Там, где деревья не так сильно нависали над водой, гляделось в свое отражение синее небо без облачка, умытое вчерашней грозой. И тишина… Только журчал мелодично слева от меня ручей с чудесным названием Ягрыш, втекающий в озерко. 

Нарушил эту тишину, оказалось, Лешка. Он, правда, уже перестал кричать, но зашел в воду, которая с удовольствием перелилась ему в сапоги.
 

— Ты посмотри, там утка с утятами, — уже шепотом произнес он, показывая в сторону противоположного берега. — Когда я пришел только, она была совсем рядом. А теперь она притворяется, будто ранена, видишь? 

— А утята где? Я не вижу.

— Утят она спрятала в осоке. Вон там. …Смотри, смотри, вот она полетала, задевая крылом воду, словно крыло подбито…

Действительно, над водой, на безопасном расстоянии от нас пролетела утка, и скрылась в осоке. Через несколько секунд, она снова показалась, уже ближе, делая отчаянные попытки взлететь. Если бы Лешка не видел ее только что в полном здравии, можно было бы с уверенностью сказать, что утка ранена. Она так старалась, перелетая с места на место, все дальше и даль от того места, где остались утята, что нам стало ее жалко. И только Эдик сокрушенно выдохнул:

— Эх, жаль, ружья нет…

Я постаралась заснять на фотоаппарат эти поистине красивые кадры, после чего Лешка решил видно опробовать глубину. Прямо в сапогах, в штормовке, и в капюшоне с надетым накомарником, он ухнул в воду. Зеркало заколебалось, и в разные стороны пошли круги по воде. Скрывшись на секунду с головой, Лешка вынырнул, заявив с неподражаемым восторгом, что дна здесь нет. Мы, потешаясь от всей души, посоветовали ему снять хотя бы сапоги, но он поплыл на середину озерка. Однако я последовала  его примеру (почти), забравшись в воду только по колено, но не разуваясь. Тапочки мои, выдержав такой длинный путь, уже намекали, что пора бы и дойти, наконец. Пальцы вылезли наружу, и было ясно, что моя обувь доживает последние дни. Починить ее, на мой взгляд, не было никакой возможности, а я-то думала ходить в этих тапочках еще по Вологде, так как там предстояло надеть юбку, а юбка с кроссовками… Вода оказалась ледяной, но как же приятно было остудить распаренные после длительной изнуряющей ходьбы ноги. Эдик отправился в просвет между деревьями по руслу ручья (тоже по колено в воде). Солнце, отражаясь в искрящейся ряби, весело скакало по воде. Господи, как же хорошо! Только теперь я смогла вздохнуть свободно. Дальше будет, несомненно, легче. Теперь с уверенностью можно сказать, что большая часть пути пройдена и осталось совсем чуть-чуть.

Тем не менее, не смотря на наше оптимистическое настроение, все оказалось не так просто. Следующие три часа мы потратили, чтобы найти дорогу дальше. Оказалось, что территория бывшей деревни довольно обширна, ориентиров никаких нет, если не считать елей. Но ели были всюду, куда не падал наш растерянный взгляд. Утопая в высоченной траве и зарослях Иван-чая, мы пробирались первое время почти наугад, пытаясь понять, что же хотел сказать нам Михаил Ревокатович, рисуя дорогу через Дор. Кусты черемухи на месте домов… снова ели… На наше счастье вскоре мы вышли к неглубокому овражку или низинке. Мне показалось, что я помню, как идти дальше. Мы выбрались на противоположную сторону, сверившись снова с карандашным планом школьного учителя. Очень похоже. Но дальше-то куда? Я помню, как мы искали дорогу с Алешей, боясь отстать от него хоть на шаг. Тогда мы пробирались через молодой лесок, под ногами ковром мягким стелился белый мох… Вот он молодой лесок на пригорке. Но он достаточно большой. В какую же сторону идти? Помню, Алеша искал старые колеи… Мои друзья расположились на отдых. Дорогу мы пошли искать сначала вдвоем с проводником, затем к нам присоединился Сережа. Вот здесь-то и прошло почти три часа в бесплодных поисках.  Быть так близко и не найти дорогу? Кто-то, кажется Эдик, шутил, что ему нравится и в Дору, и что он с радостью остался бы здесь, жаль только ружья нет… Мне было не до шуток. Оставив проводника в обществе верного Казбека, мы отправились с Сережей снова и снова прочесывать кромку строго леса, где начинались заросли молодняка. Здесь в некоторых местах появлялся под ногами знакомый мне белый мох, а где-то нам казалось, что мы видим колеи, но они терялись среди больших деревьев. Когда мы уже отчаялись, наконец, то присоединились к нашим друзьям, чтобы собраться с силами для новых поисков, и предоставили действовать нашему проводнику. На самом деле нам крупно повезло, что с нами оказался человек, знавший лес не понаслышке. Все-таки лесник, хоть и бывший, это что-нибудь да значит. Минут через двадцать, после нашего возвращения, вернулся и Васин. На сей раз, у него были хорошие для нас новости.

Мы надели рюкзаки, и пошли вслед ему. Оказалось, мы искали немного не в том направлении. Этот лесок надо было лишь пересечь, пройдя старой дорогой, которая, как нам виделось тогда уходит в никуда. Она вела налево, и вновь спускаясь низинку, утопала в небольшом болотце. Вот по этой низинке и надо было идти. Вскоре дорога проявилась ярче, и, войдя в лес, мы уже не сомневались, что находимся на правильном пути.

Интересно, когда я шла этой дорогой в позапрошлом году, мне казалась она много короче. Тогда мы шли белой ночью, рассказывая страшные истории… Сейчас солнышко весело пробивалось через кроны деревьев, рассеиваясь где-то наверху, путаясь в ветках. Вокруг нас царил полумрак. На сей раз, дорога потянулась нескончаемо, и, когда, наконец, началось долгожданное понижение, и где-то впереди зажурчала вода, мне представлялось, что мы уже никогда не придем.  Дорога воткнулась в густые кусты малины вперемешку с крапивой, не менее густой. Справа и слева потянулся овраг. Это было похоже на некую насыпь. Врубаясь в крапиву, мы протоптали тропу, которая нас вывела прямехонько к старой мельнице. Ничего не изменилось здесь. На месте оказался и старый мельничный жернов, наполовину увязший в песок. По жернову, по скользким зеленым от тины бревнам мы перебрались благополучно на другую сторону, по дороге набрав воды, и вышли на открытое место – Анисимов починок.

Нас встретил, как и в прошлый раз, дом мельника, о котором я уже упоминала в своих записях. Теперь это была только одна стена, еще сохранившая облик дома, но уже сильно осевшая на одну сторону. Крыши не было вовсе. Скорее, все это напоминало груду бревен, в беспорядке сваленных в высокой траве. Пустые глазницы окон, что провожали нас в позапрошлом году, теперь лишь угадывались. Совсем не страшный дом. Мы устроили привал неподалеку и вспомнили с Сережей историю, что рассказал нам Михаил Ревокатович. История эта показалась нам довольно забавной, жаль, что нельзя было только передать подлинные слова рассказчика, сопровождаемые соответствующей интонацией и забавной мимикой. Когда он рассказывал нам, мы смеялись до слез. На самом деле, история оказалась довольно простой. Просто Михаил Ревокатович встретил тут лет десять тому назад сына бывшего хозяина этого дома. Сын хозяина в обществе двоих своих приятелей приехал порыбачить, или поохотиться. Они взяли с собой для этих целей ящик коньяка. Тем не менее, кому-то из них не хватило, и этот кто-то отправился глухой ночью с пьяных глаз на Воломы, держа где-то в подсознании, что на Воломах когда-то был магазин, и там можно было достать спиртное. Когда-то действительно было можно, но в то время, когда происходило описываемое действие, Воломы уже были оставлены местным населением, и никакого магазина там не было и в помине. Михаил Ревокатович, держа путь как раз на Воломы, застал всю честную компанию на мельнице, в доме, который вполне еще походи на дом, и мог вполне еще оказать гостеприимство. Сын хозяина дома объяснил, что он внук или сын «Анисима-мельника, знаете? Анисимов починок, так это тут», и рассказал всю веселую историю, как они нашли своего приятеля уже под утро, в ближайшей яме, лежащим лицом в крапиве. Пока длился рассказ, приятель этот, с опухшим лицом и заплывшими глазами, мрачно слушая о своих приключениях, раздувал сапогом самовар в траве…

…Пока мы отдыхали, наш проводник не сидел на месте, и в сопровождении верного Казбека, (которого наша Света до сих пор упорно называла Кавказом, удивляясь, и почему это собака не откликается), отправился в сторону леса, посмотреть, в каком месте продолжается наша дорога. Теперь мы последовали за ним, тщательно пытаясь запомнить окружающее. Конечно, есть вероятность, что через неделю, когда мы пойдем обратно (уже одни), протоптанная нами тропинка еще не успеет сомкнуться и исчезнуть. С того места, где у нас был привал, мы не могли отгадать, какое направление надо выбрать, куда ни глянь, всюду высокие деревья чертили ровную кромку леса. Нигде не было видно, чтобы в каком-то месте лес расступился, пропуская дорогу. Но наш лесник нашел ее. Теперь мы заламывали ветки. Вернее – не совсем так. В том месте, где мы вышли, наконец, и из этого участка леса, проводник сломал для нас небольшое деревцо, чтобы, когда мы пойдем обратно, мы бы не плутали, но сразу нашли вход в лес. 

Теперь мы были уже близки к цели. Выйдя из леса, мы увидели, наконец, вдали крыши долгожданной Мартынихи. Это была та нежилая деревня, что приютила нас в позапрошлом году. Крыши-то были видны, но до них еще надо было дойти, и пересечь при этом не маленькое поле, заросшее крапивой и Иван-чаем. Красиво было – невероятно! Однако когда мы вступили в это цветущее море, оно нас поглотило с головой, и мы потеряли ориентацию полностью.

Такого я еще не видела. Если бы не героические усилия не обжечься о крапиву, которую приходилось разгребать руками, словно встречные волны, можно было бы вполне почувствовать себя Дюймовочкой, путешествующей в цветочной стране. Где-то над головами нашими порхали легкокрылые бабочки, где-то высоко, сквозь яркие соцветия пробивалось голубое небо, где-то высоко над головой светило солнце. В траве царил полумрак, если смотреть себе под ноги. Даже, если смотреть только вперед, то длинные стволы Иван-чая, вертикально выстроившиеся вперемешку с крапивой, были единственным зрелищем, что открывалось перед глазами. Стволы эти с хрустом падали сторону, если кому-то из ребят удавалось наступить на них, но тут же выпрямлялись, поддерживаемые своими уцелевшими соседями. Чаще ноги попадали между стволами, и путались невероятно. Тропинка, таким образом, смыкалась за последним человеком, словно вода. Не смотря на все трудности такого передвижения, мы благополучно вышли, в конце концов, к реке, отклонившись от намеченного курса не намного. Оставив домики в стороне, мы вышли к самой воде.

Дальше повела я. Река и здесь сильно обмелела, но рисковать и идти вброд, не зная и не видя дна, не хотелось. В результате мы переправились чуть выше по течению от того места, где переходили реку под руководством Алеши в позапрошлом году. Теперь, когда вся местность была как на ладони, тем более что здесь совсем ничего не изменилось, и здесь я провела почти целый день каких-то два года назад, я ориентировалась совершенно свободно. 

На другой стороне реки мы довольно скоро обнаружили старую дорогу, и отправились по ней уже совершено уверенно. Вперед вырвалась Светлана. Дальше шла я. Осталось совсем чуть-чуть… Никогда мне не забыть, как мы вышли из этого леса. Когда последние ветки деревьев остались позади, и перед нашим взором раскрылась долгожданная панорама, мы увидели церковь. То, к чему мы стремились так долго. Пускай, она была еще далеко, но мы видели ее. Больше между нами не было десятков километров, не было никаких лесов, просто лежало поле. Господи, неужели дошли!?.. И… Сначала Света, а затем и я, мы опустились на колени… Это был какой-то порыв. Не сговариваясь, мы, не снимая тяжелых рюкзаков, опустились в густую траву…

…Первой нашей задачей было отыскать место для ночлега. Михаил Ревокатович говорил про домик рыбаков, не доходя до храма. Там была печка и лежанка. Первым делом мы, конечно, завернули туда. Это оказался вполне милый домик (снаружи). Внутри было темно. Однако остаться там не пожелал никто (разве Казбек, к нашему общему ужасу). Оказалось, что незадолго до нас в этом доме останавливались, как и полагается, рыбаки. И, пользуясь вовсю поговоркой «после нас хоть потоп», почистили свежепойманную рыбу прямо на пороге домика. Прошло, видимо, всего несколько дней, и рыба, вернее потроха ее просто на просто протухли, и теперь благоухали, источая столь приятный запах на несколько десятков метров вокруг, что хотелось просто бежать оттуда. Но не все, далеко не все члены нашей экспедиции были такого высокого мнения об этой рыбе и ее запахе. Это выяснилось уже потом, когда мы, найдя, наконец, кров, остались в четырех стенах с Казбеком. Теперь благоухал он, налопавшись этой гадости…

Забраковав это пристанище, мы, тем не менее оставили неподалеку рюкзаки на случай, если мы не найдем ничего лучшего, и отправились дальше. Я думала про домик, недалеко от церкви, где в позапрошлом году спал Коваль, и где мы обнаружили невероятной красоты печь, сложенную из фигурного кирпича. В ту сторону мы и направили свои стопы. Путь наш пролегал мимо церкви, и, конечно же, мы сначала завернули туда.

…«Мы вернемся в жилую деревню, возьмем проводника и снова пойдем… Должен же я увидеть, куда это мы так настойчиво шли, и за ради чего нам пришлось столько всего испытать…». Слова Эдика звучали в  моей голове, когда, вынув засов из проржавевшей двери с неожиданным грохотом и скрипом, я отворила ее, и осторожно шагнула в прохладу любимой церкви. Вот мы и здесь. Сможет ли каждый оценить то, что увидит сейчас? То, «за ради чего» каждому «пришлось столько всего испытать…»? …Мои друзья, стараясь не нарушить священной тишины, царившей под синим небом, что проглядывало сквозь прогнившие доски крыши, аккуратно просачивались вслед за мной. Да, здесь чувствовалась тишина. Здесь она царила. Здесь и только здесь пели птицы, и царила священная тишина. Ослепительное солнце лилось в верхние окна и сквозь крышу, ложась светлыми пятнами на разбитые плиты пола во мху, зайчиками разбегаясь по обшарпанным стенам в потревоженных росписях. Пахло сыростью, землей и старым раствором… Солнце перебралось поверх южной стены, поросшей кустарником (в этом месте крыши уже почти не было), и деревянный крест стоял, сверкая тепло золотом. Это был крест над Его могилой. Его. За крестом, на алтарной стене, как и в позапрошлом году, виднелась плита: «преподобномученик Симон Воломский 1568-1641 память 12/25 VI». Только буквы чуть потускнели… Мы пришли.

…Жаль, не я первая заметила. Кто-то опередил меня.

  • Настя, смотри, это, кажется для тебя…

На широком подоконнике северного проема, лежали какие-то красочные брошюры, придавленные обломком штукатурки. Это оказались карты Вологодской епархии, и в одной из них была вложена записка: «Эти карты-схемы для Анастасии и ее спутников. Еп. Максимилиан. 6/19. VII 1999 г.» Записка была написана рукой Владыки. Сам написал! Дело в том, что до этого я получала письма от Владыки, и обычно это был текст, напечатанный на машинке, на бланке епархии, и только внизу, под текстом письма стояла личная подпись Владыки. На этот раз текст, конечно, был написан от руки. Но не это главное. Владыка все же побывал здесь! И не 22-го, как планировал, и к какому сроку так спешили мы. Он был здесь гораздо раньше – 19-го июля. Поэтому мы не опоздали, чего я так боялась. Мы все равно не застали бы здесь Владыку, ведь мы вышли в путь только 21-го. Ведь он сказал тогда: «не загадывайте, пусть будет так, как должно быть». И получилось все очень даже замечательно. Несмотря на все наши приключения, мы не опоздали ко дню памяти преподобного Симона. Воскресенье, 25-е июля – завтра! …А еще… Как же приятно, что о тебе помнят. Подарок очень порадовал меня. Карт оказалось столько, чтобы всем хватило. А снаружи нас ждал еще сюрприз…

Наши мальчики вышли первыми из церкви, пока мы со Светой наслаждались тишиной и покоем, окружившими нас. И пока мы переживали полученный подарок, Лешка и Эдик обнаружили без посторонней помощи березку за алтарем, которую посадил отец Сергий в позапрошлом году у корней Священного дерева. Священное дерево (я думаю, что могу называть его так) – когда-то было большой березой, по преданию выросшей на месте убиения преподобного Симона. Несколько десятков лет назад береза погибла. Мы знали также, что дерево чрезвычайно почиталась среди местного населения – его кора исцеляла от различных заболеваний. Михаил Ревокатович показал нам даже интересную фотографию, на которой он сам … грызет кору ствола березы. Это фотография была снята приблизительно в 80-х годах, тогда береза уже погибла, но ствол еще стоял какое-то время. Нам удалось переснять эту фотографию. Когда я была здесь со своими друзьями в 97-м году, мы безрезультатно искали остатки пня,  в высокой траве, и довольно быстро бросили это занятие. После нас в тот же год здесь побывала экспедиция под руководством о. Сергия и Сергея Александровича Щепелина. Они оказались более настойчивыми и, разыскав остатки пня, посадили у корней старой березы молоденькую. Сегодня нас, действительно, ждал еще один сюрприз. Именно здесь, траве, рядом с молоденькой березкой оказалась припрятана картошка и репчатый лук – еще один подарок от Владыки. Ведь он знал, что мы первым делом придем сюда, к березке.

Конечно, я не сомневаюсь ни сколько, что картошку нашел вечно голодный Лешка. Он в любую минуту думает только о еде. Он с торжествующим видом приволок нам этот пакет, обдумывая по пути всевозможные вкусные блюда… Картошке были все очень рады.

 …Солнце. Ослепительное солнце. Поля, речка, в сверкающем одеянии и темная кромка леса, уходящего за горизонт. Бездонное синее небо в легких облачках… Как же дышится легко!

Вокруг здания церкви оказались возведенными строительные леса. Кажется, Сергей Александрович или даже сам Владыка говорил, что по осени сюда добрались люди из Полдарсы. Успели что-то сделать. Я благополучно забыла об этом, и наличие такой важной для меня детали оказалось сюрпризом. Леса были построены только до второго яруса, но, судя по высоким опорам, возвышавшимися над остатками крыши, планировалось сделать их не в два, а в три этажа. Для меня было очень важно, что я смогу подняться на уровень второго яруса. Это облегчит снятие архитектурных обмеров. Конечно, хотелось бы, и забраться на стены, но кто знает, может быть, и получится, чего загадывать…

…Дом оказался на месте, где-то метров в трехстах от церкви – действительно, недалеко, удобно. Ничего с ним не случилось за это время. Мы протоптали тропу к покосившемуся крыльцу в высокой крапиве и забрались внутрь. Хозяйственная часть дома давно уже прогнила и осела, крыша угрожающе нависала над ввалившимися стенами. Но это было неважно. Настил моста сильно  прогибался и скрипел. Слева же оказалась дверь, которая, как тут же выяснилось, прекрасно открывалась и закрывалась, и вела в жилую часть дома, выглядевшую по сравнению с хозяйственной, просто замечательно. Чуть наклонный пол… но крепкие стены, потолок, и, главное, печь. Что еще надо? Много лучше, чем в палатке, согласитесь?

С одной стороны на стену дома опиралась огромная черемуха и ее ветки, нагруженные спелыми, черными, лоснящимися ягодами заглядывали в окна. Два окна по одной стене и два по другой. Еще совсем недавно они были затянуты прозрачной пленкой. На двух окнах старый мутный полиэтилен даже сохранился. На остальных – висел клоками. Зато отсюда открывался вид на нашу церковь! В позапрошлом году, кажется, мы забирались внутрь по небольшой лесенке, приставленной именно к этому окну. Теперь она отыскалась в груде мусора. Вероятно, когда-то по ней забирались на печку. Мусору, кстати, было по колено. Битый кирпич, стекла, драный валенок, остатки калош, пузырьки, банки, горелая бумага, гнилые тряпки… На стенах – различные надписи углем и остатки обоев… Короче, все прелести давно заброшенного дома были на лицо. Но печь – красавица стояла целехонька. Именно эта печь нас и покорила окончательно. Мы решили здесь остаться. Мальчики отправились обозревать окрестности, обещав на обратном пути принести все рюкзаки, а нам со Светой предстояло приятное мероприятие – уборка нашего будущего жилища и приведение его в приличный вид. Отдыхать было некогда, и мы взялись за дело. 

Обмести подоконники и вынести наиболее крупные кирпичи и другой подобный мусор – это было только начало… Среди различного хлама, наблюдавшегося повсюду, мы отыскали ржавое до дыр ведро. С его помощью начали было выносить остальное, но скоро поняли, что это надолго. Тогда в ход пошли остатки мутного полиэтилена с окон, который оказался достаточно прочным. При помощи деревянных досок мы просто сгребали на него мусор, затем вытаскивали из дома образовавшуюся кучу, словно на носилках. Не знаю, сколько времени у нас это заняло, но когда пол таким образом очистился, мы тщательно вымели его пушистыми вениками из Иван-чая. Наш дом – разве что не засверкал, такая была чистота, просто загляденье. Но устали мы – ужасно! Правда, и весело тоже было очень. Немного фантазии как раз пригодилось. У двери за печкой мы пристроили ненужную на первый взгляд лесенку, получилось замечательная конструкция, на широких ступеньках которой, словно на полочках, можно было разместить различные наши принадлежности. Мальчики внесли рюкзаки в чисто выметенный дом, и я занялась окнами. Просто затянула их марлей и подколола отставший полиэтилен кнопками, выгнав предварительно противных слепней, которых тут жужжало немало. Сережа в это время соорудил полочку под Красный Угол, и вскоре там, на аккуратной салфетке, свисающей уголком (тоже Сережина идея, как и сама салфетка) выстроились наши бумажные иконки, пропутешествовавшие в молитвослове. Пригодилась и пара пузырьков, найденных в куче мусора – один из них перевоплотился в подсвечник, а другой в миниатюрную вазочку. Всякая мелочь пошла в ход. Даже старые ржавые гвозди, торчавшие из стен. Вот появилось место для штормовки, и полотенца, а  рядом протянута веревка, на которой можно что-то высушить. А здесь пристроилось зеркальце… На пол постелили большой кусок полиэтилена, поверх которого уже мы разместили наши коврики и спальники. Ногами к печке, головой к окну. Правда, пол в этом месте был довольно сильно перекошен, и мы оказались немного головами вниз, но зато под Красным Углом. Получилось очень уютно. 

За дровами ходить далеко не пришлось. Мальчики просто начали разбирать хозяйственную часть избы. Да и костер развели прямо около крыльца. Две рогатины, и вот уже Лешка колдует над котелком, из которого уже слышится приятное слуху бульканье, и доносятся аппетитные запахи…

В этот день мы успели еще раз побывать в церкви, а так же забраться на колокольню. Выстроившись цепочкой, мы протиснулись в узкий проход меж двух кирпичных стен. Первый раз было очень не по себе. Уже начинало темнеть, а в голову закрадывались всякие мысли, что вдруг там кто-то есть? …Первым шел Сережа, за ним я, и замыкала наше шествие Света. Наша доблестная охрана не проявила любопытства и осталась дома. Ну и забилось же у меня сердце, когда где-то наверху послышался приглушенный вздох. Оказалось, что это всего лишь Сережа, который шел прямо передо мной, и за куртку которого я цеплялась в темноте «каменного мешка». Это был его вздох. Остальное довершила конструкция лестницы, «отправив» звук на второй ярус. 

У колокольни было всего два этажа. Возможно, строение завершалось некогда шпилем. Во всяком случае, стены второго яруса переходили в восьмерик. Вряд ли был еще один ярус. Здесь уже размещались окна звона, а огромные поперечные балки говорили о том, где могли крепиться колокола. Окна были размещены по трем сторонам. А с восточной стороны был арочный проем, когда-то ведущий, вероятно, в чердачное помещение над трапезной. Отсюда открывался вид на западную стену церкви. Зато с остальных трех сторон… 

Разумеется, на колокольне никого кроме нас не оказалось. Не было никого и намного километров вокруг. Мы были одни в этом загадочном месте, где над рекой возвышалась старая церковь без купола и одинокая колокольня. Мы были одни над полями в Иван-чае и над крышами покосившихся темных изб, оставленных хозяевами. Со всех сторон горизонт завершался зубчатой кромкой леса, над рекой начинал уже собираться туман, и стояла удивительная тишина. Несколько минут спустя к нам поднялся наш проводник. Завтра он должен был рано утором уйти обратно, оставив нас, наслаждаться обществом друг друга.

…Огонек свечи метался в Красном Углу, отбрасывая пляшущие тени на стены в обрывках обоев и потолок. Эдик с Лешкой уже сладко спали под иконами. Напротив печи растянулся на полу наш проводник. Казбек пристроился у двери. А мы стояли рядышком втроем, и снова, как когда-то в Броду (может быть, это было очень давно?), читали вечернее правило. Снова звучали тихие слова молитвы, и счастье пушистым комочком щекоталось в груди. Так хорошо!..

25 июля. Воскресенье.

Вот оно! Вот, наконец, этот день. Ослепительный, солнечный, яркий… И мы здесь, на Воломах! Сегодня День Памяти преподобного Симона Воломского!..

В 8 утра наш проводник возвращается в Бакланово. Встали все вместе, накормили его (Казбеку тоже досталось — ему перепал суп вермишелевый из пакетика!). Потом проводили с крыльца и попрощались. Казалось, что когда Сергей уйдет вместе с Казбеком, нам станет так одиноко, защемит в душе… ведь теперь мы совсем одни, в глухом месте… и дорога домой такая непростая… 

Но так только казалось. Мы были не одни!..

После того, как наш проводник скрылся за церковью, и высокая трава сомкнулась над бегущим Казбеком, мы собрались на реку — умываться. Ведь позавтракали только те, кому предстоял длинный путь назад, в деревню. Для нас начинался воскресный, праздничный день, который мы планировали открыть утренним умыванием в Симоновой курье и молитвой в церкви. Набрав в охапку полотенца, зубные щетки и мыло, мы двинулись снова втроем по тропинке к церкви (Лешка с Эдиком отказались принять участие в нашей затее, сославшись, на необходимость готовить завтрак, а то Лешка умрет с голоду). Но не успели мы отойти и нескольких метров от дома, как заметили, что у церкви бродит какой-то народ. Вот уж когда забилось в груди! Мне почему-то стало страшно. Что это за люди? Что они здесь делают? Откуда они взялись? Какие у них намерения?.. Вспомнилось моментально предупреждение Алеши, который пытался меня напугать тем, что, дескать, если придет хозяин дома, в котором мы решим поселиться, то может все закончиться дракой… 

Нам навстречу вышел мужчина в афганских брюках, голубой ветровке и в кепке под козырьком. По его встревоженному лицу было видно, что его обуревают похожие мысли. Но вскоре у двери храма показалась женщина, рядом бегали двое детей. Оказалось, что все не так страшно. И несколько минут спустя мы уже весело общались с Сашей Кубасовым, как представился нам наш новый знакомый. Он вместе со своим семейством приехал из Полдарсы. Да, да, именно приехал. На машине. Выяснилось, что к Воломам можно подъехать, только совсем с другой стороны. Если пройти через деревню Макеиху — на север от церкви, то километров через семь можно выйти на бетонную дорогу, по которой до поселка Полдарса — всего каких-то 25 километров. Там, на бетонке, у входа в лес Саша и оставил свою машину. Дальше они всем семейством шли уже пешком. 

Про Полдарсу я немного знала. Это был промышленный поселок, где размещался Устюжский Леспромхоз, и куда выселили несколько десятков лет назад всех обитателей Воломских деревень. Сашина семья не явилась исключением. Его родители родились здесь, здесь жили в собственной избе, здесь родился и сам Саша. Сегодня, на день Памяти преподобного Симона Саша привез сюда свою жену и детей, повидать родные места, и поклониться мощам святого. Саша сказал нам, что ездит сюда обязательно каждый год. Он даже прочитал нам свои стихи про Воломы. Меня поразило, что вот уже второй деревенский житель пишет стихи, и стихи эти про Воломы. Я пожалела, что не захватила с собой диктофон. Но Саша скромно попросил меня ничего не записывать. О преданиях Саша ничего не мог нам сообщить. Вот разве что про Симонову курью…

Кичьменга, что извивалась среди дремучих непроходимых лесов, быстро несла свои воды меж низких берегов, по которым раскинулись Воломские деревни. Здесь, напротив церкви, река в кувшинках, сверкая на солнце, привычно изгибалась, образовывая широкую излучину, так называемую «курью». Но почему же «Симонова»? Саша попытался нам объяснить. По житию преподобного Симона известно, что крестьяне из деревни Овсянниково пытались завладеть жалованной грамотой преподобного Симона, что давала право «владети ему тем местом окрест того началнаго места на вся страны по десяти поприщ», то есть в радиусе десяти верст от его келии. Стремясь отобрать грамоту, а святого объявить, поселившимся на этой земле самовольно, крестьяне эти не остановились ни перед чем. Первый раз, когда они, подловив преподобного в лесу, избили его жестоко, он сумел уйти. Но второй раз уже все закончилось трагически. На день Памяти блаженного Прокопия Устюжского, братия основанного Симоном монастыря ушла в Великий Устюг поклониться мощам святого Прокопия, и преподобный остался один. Крестьяне снова жестоко избили его, «яко злии волцы, и много мучиша различно раны многи наложиша ему, и огнем жгоша», но не добившись своего, не получив грамоты, «и паки много мучиша и наругающеся ему и ножи разбодоша святое тело его. И наконец честную его агнгелом говейную главу отсекоша. И повергше тело его близ келлии его». Так говорит нам Житие. Но Саша рассказал нам продолжение, сохранившееся в преданиях Воломских жителей. По одному из преданий, убийцы — крестьяне Толстиковы, бросили Голову преп. Симона в излучину реки, пытаясь скрыть следы преступления. Но Голова не тонула! А убийцы ослепли! В этот момент они поняли, что Симон действительно был святым, испугались содеянного, раскаялись, стали молиться ему, и тут же были прощены преподобным. Они снова смогли видеть и смогли вернуться домой. 

…Я очередной раз сделала слабую попытку записать интересное для меня сообщение, но Саша запротестовал:

— Я ничего не знаю. Вот, если бы вы поспрашивали мою мать, дак, она много знает. Помнит многое, да и рассказать может. Она рассказывала мне, что в Овсянниково, откуда происходили убийцы преподобного Симона, живет бабушка Параскева Безгодова, ей уж за 90 лет. Дак, вот она была исцелена преподобным. Еще до разорения церкви. А больше я ничего не могу рассказать. 

— Вспомните, может, еще какие предания вам ваша мама рассказывала, для нас это очень важно, мы ведь собираем все о преподобном Симоне.

— Нет, нет, ничего не помню. Вам бы с матерью поговорить… Приезжайте в Полдарсу, спросите Сашу Кубасова, меня там все знают. А еще в Устюге есть такой человек. Он тоже занимается Воломами. Много чего знает. У него еще статья вышла о преподобном Симоне. Он еще там писал о пророчестве что-то… Ну, про монастырь. Вот бы с кем вам поговорить. Его зовут Александр Анатольевич Мартюков, живет в Устюге. Найти его можно через газету «Советская мысль».

— Мы как раз обратно через Устюг поедем… — вставила я, записывая в тетрадь имя Мартюкова и название газеты.

— Ну, дак, зайдите в газету. Она одна в городе. Любой покажет…

Жалко, что Саша категорически отказался от записи на диктофон. Вряд ли мы когда-нибудь приедем в Полдарсу. Конечно, хотелось бы, но в этом году точно уже не получится. На всякий случай я записала Сашину фамилию и несколько слов про бабушку из Овсянниково. Кто знает, вдруг понадобится. Пока я твердо решила найти в Устюге газету и встретиться с таинственным Александром Анатольевичем Мартюковым, который тоже собирает предания о Симоне Воломском. Мне не приходило в голову, что я увижу его гораздо раньше и совсем не в Устюге.

Мы сфотографировали Сашу Кубасова на память с двумя мальчиками на фоне алтаря и попрощались. Саша с детьми пошел догонять жену, которая уже скрылась между домами. Собрав с травы наши умывальные принадлежности, мы снова направились к реке, оглядываясь по дороге на храм. Уходя, наши новые знакомые плотно затворили тяжелые двери Крестовоздвиженской церкви.

Сверкала на солнце вода Кичменги, светилась всеми оттенками изумрудного прибрежная осока, улыбалось своему отражению синее небо в легких облачках. Никого. Только тишина… И вдруг… Не успели мы наклониться к воде, как со стороны храма полилась мелодия. Мне послышалось? Показалось? Я подняла испуганные глаза на Свету и встретила такой же удивленный и настороженный взгляд. Рядом замер с зубной щеткой в руке Сережа. Что это? Мелодия, достаточно стройная и узнаваемая слышалась… из храма.

Уже через минуту мы, нагруженные полотенцам, зубными щетками и молитвословом (ведь мы собирались умыться и пойти, наконец, в церковь), перебравшись через строительные леса, с замиранием сердца слушали, как скрипит, отворяясь, тяжелая дверь. Пение слышалось совсем рядом, однако ощущение нереальности прошло, только когда мы, переступив порог, рассмотрели новых посетителей. На нас никто не обратил никакого внимания. Четверо мужчин продолжали петь. Отче наш, Богородице, Тропарь преп. Симону, Величание и др… Молитвы были нам в основном все известны, и мы просто присоединили к маленькому хору и свои голоса. 

…Сквозь крышу светило яркое солнце, сквозь оконные проемы дул теплый ветерок, подпевали птицы… 

Минут через десять хор неуверенно замолк.

— У вас случайно нет с собой молитвослова? А то мы шли помолится к преподобному Симону, а молитвослов забыли… — обратился ко мне мужчина, одетый в белую рубашку и светлые, почти белые джинсы. Заплечный мешок лежал рядом на импровизированной скамейке – доске. Почему-то я решила, что этот человек здесь самый главный. Остальные молчали.

— Конечно, есть, — я протянула мужчине в белом книгу и добавила, — у нас еще и Евангелие есть, только оно в доме. Принести? Ведь сегодня воскресенье… Здесь недалеко.

Получив обрадованный утвердительный ответ, я поспешила в наш дом, бросив полотенце под строительными лесами.  

Эдик с Лешкой встретили меня на крыльце. Их сонные физиономии хмуро, но с надеждой заулыбались, увидев меня на тропинке. Мне сообщили, что завтрак уже готов, и что если мы сейчас не придем, то нам ничего не достанется. Оказывается, нас уже ждали, и ждали давно. Но мне пока было не до завтрака…

Искать долго не пришлось. Маленькое Евангелие лежало на полочке у икон, и через десять минут я уже снова была в храме. Присутствующие разбрелись по всему помещению маленькой церквушки. Мужчина в белом и Света с Сережей непринужденно беседовали. 

— Настя, ты знаешь, кто это? – Сережа явно предвкушал мою реакцию и, чуть помедлив, радостно выпалил, — это Александр Анатольевич Мартюков!

Вот. Бывает же такое! Нет, действительно сегодняшний день полон неожиданностей. Сам Александр Анатольевич Мартюков, о котором мы только что узнали, и о встрече с которым только что думали!

После молитв, Евангелия и Акафиста Пресвятой Богородице, который мы даже умудрились пропеть, наши новые знакомые отправились на Симонову Курью купаться, а мы остались еще в храме, где прочитали,  наконец, утреннее правило. День начинался интересно.

Некоторое время спустя мы уже завтракали все вместе, в нашем доме, расположившись на полу. Правда, угощали не мы (на правах хозяев), а наоборот, угощали нас, горе-туристов-паломников, истосковавшихся по нормальной еде. А Лешка с Эдиком устроили себе, таким образом,  второй завтрак. Мы уплетали сыр, огурцы и домашние пирожки, заботливо испеченные женами наших новых знакомых, и рассказывали про свои мытарства в дебрях вологодских лесов. Над нами добродушно смеялись и в свою очередь рассказывали о себе. Все они были из Устюга. Олег Цепенников – художник, Саша Цепенников – в данный момент занимается организацией церковной общины в селе Кузино под Великим Устюгом (кстати, Цепенниковы – вовсе не братья и даже не родственники, а просто однофамильцы и друзья), Юра Вологдин – просто «лесной   человек», и Саша Мартюков – журналист, работающий в редакции газеты «Советская мысль». А сейчас они путешествуют по святым местам, вот и пришли к преподобному Симону. Александр Анатольевич (просто Саша) принес несколько десятков экземпляров своей газеты, где у него была опубликована статья про Симона Воломского. Та самая, о которой мы только что узнали от Саши Кубасова. Нам всем досталось по экземпляру.

Оказывается, что сегодня нам предстояло еще встречать гостей. Для них-то собственно и предназначалась газета. В великоустюжском храме Стефана Пермского, прихожанами которого оказались и наши новые знакомые, на сегодня было объявлена паломническая поездка и заказан автобус. И, скорее всего, паломники появятся позже, так как автобус из Великого Устюга пойдет только после воскресной литургии.

Мы долго просидели за чаем и за приятной беседой, а затем, записав адреса наших новых друзей, мы побродили все вместе по Воломским окрестностям и сфотографировались у колокольни (исключительно для полноты нашей летописи). Светка уже напропалую кокетничала с добрым холостяком Юрой, выяснив, что он необычайно полезный во всех отношениях человек. Юра терпеливо  рассказывал ей, что он умеет делать из бересты, и что нужно усвоить, чтобы научиться работать с этим красивым материалом… А Светка сыпала вопросами, видимо вспоминая необычный образ Феодосия, путешествующего по далекой Карелии, и сравнивая с ним Юру…  Мы с Сережей расспрашивали Мартюкова про Симона Воломского, о пророчестве, я рассказывала про мои исследования… У колокольни нас сфотографировали Лешка с Эдиком, которым было совершенно неинтересно, и участия в беседе они не принимали. Пока мы выстраивались пред фотоаппаратом, Юра успел собрать и вручить зардевшейся Свете крохотный букетик цветов.

 Нам было очень весело с устюжанами, и даже возникло ощущение, что мы знакомы не первый день. Как-то очень запросто мы общались. Разве только Саша Цепенников казался немного угрюмым и неразговорчивым… Но пора было расставаться. По небу поползли тучи, поднялся ветер. Погода явно портилась… 

Мы чуть-чуть проводили своих новых друзей в сторону далекого шоссе, до которого им предстояло еще идти и идти… А после, поднявшись на колокольню, мы долго махали вслед растворяющимся на фоне поля светлым точкам…

Этот день был таким долгим… Часа через два, вернулся Олег Цепенников, чем очень нас обрадовал. Просто он привел тех самых обещанных паломников. Выходя из леса на  шоссе, где их ждала машина, команда Мартюкова встретила народ с автобуса. Оказалось, что очень кстати, так как никто из них не знал дорогу на Воломы. А так как среди паломников была жена Олега, то он решил вернуться. Олег забежал сразу к нам предупредить, что все пришли, и, пообещав познакомить с женой, ушел в храм.

От дома, издалека смотреть на такую толпу входящих в церковь людей было очень странно. Ведь Воломы – пустынное место… Если честно, то мне почему-то совсем не хотелось идти туда. Эгоистично хотелось тишины и спокойствия. Но любопытство победило. И мы (снова втроем) отправились на разведку, вооружившись диктофоном. 

Нас ждал еще один сюрприз… 

Народу было много, и церковь сразу оказалась тесной. Горели свечи, профессиональный голос чтеца красиво выговаривал слова молитвы. Хор (настоящий церковный хор!) чудесно пел Акафист Иисусу Сладчайшему. Священника не было. Осторожно пройдя за спинами молящихся, мы замерли у западной стены, стараясь не мешать. Нас изумленно разглядывали: откуда? кто такие? Олег тронул за плечо невысокую кругленькую девочку в красном капюшоне ветровки, и когда та оглянулась, тихонько представил: «Алена, моя жена». Молча улыбнувшись, замерли… Лились слова молитвы…

И тут Светка меня дернула за рукав. И шепотом, на ухо: « Узнала? Это же Алексей! Ну, помнишь, который у отца Иоанна был, в Кичгородке…» Теперь и я узнала. Действительно, человек, который так проникновенно и четко читал Акафист,  был наш знакомый из Устюга — Алексей. 

После молитвы, народ столпился вокруг чтеца, и стало ясно, что он в этой группе за старшего.  Отовсюду посыпались вопросы, и Алексею пришлось рассказывать историю Симоно-Воломской пустыни. Историю, которую он, собственно, и не знал. Да, нет, знал, конечно, просто я-то знала больше, и очень переживала, видя, что он затрудняется ответить на тот или иной вопрос. 

— Кто это? – поинтересовалась я у Олега.

— Это Алескей. Дак, он сын отца Иоанна, про которого вы рассказывали…

Вот оно что… Действительно, интересный день. Мир тесен?

Алексей рассказывал об убиении преподобного и сбился очередной раз. В его рассказе слышались знакомые выражения из опубликованного Мартюковым очень краткого пересказа жития. Было видно, что он «плавает», знаете, как на экзамене. И я не удержалась. Подсказала. Алексей обрадовался. Он узнал меня и моих спутников, а так как мы успели тогда немного рассказать о себе при нашей первой встрече в Кичгородке, то Алексей представил меня, исследователем обители, и облегченно переложил на меня ответственность, предоставив мне право отвечать на многочисленные вопросы паломников.

Получилась целая экскурсия. Мы посмотрели росписи, которые замечательно иллюстрировали биографию преподобного. Затем обошли церковь, разглядывая следы кровли и пытаясь мысленно представить, как мог выглядеть храм до разрушения. Подумали вместе, где могла быть келья преподобного. Рассказала я и про Симонову курью. То, что узнала утром от Саши Кубасова…

Среди паломников оказались некоторые, кто смог добавить к уже известному нам. Но в основном все сводилось к предположениям, будет ли здесь когда-нибудь город, как предсказал (по известным преданиям) Симон Воломский. Ведь первая часть пророчества уже сбылась – место это находится в запустении. Кто-то оставил нам свои адреса, кто-то предложил собирать предания и выслать нам в обмен на наши изыскания. Бабушки особенно трепетно вспоминали такое поверье, связанное с любимым святым: что, тому, кто придет пешком к преподобному, простится 40 грехов!

…Вечером мы были одни. В сгущающихся сумерках горели огоньки свечек у могилки преподобного. Мы читали вечернее правило. Сладко щемило сердце. Было так хорошо. И благодарно. Именно благодарно.

Здесь, к сожалению, дневник обрывается, но, мне кажется, что продолжить надо. И вот я снова пишу, только теперь уже по прошествии нескольких лет. Многое стерлось в памяти, многих подробностей я уже не помню, но то, что ярко запечатлелось в душе, пусть ляжет на бумагу для нас, и в благодарность.

На Воломах.

…С понедельника наступили для нас трудовые будни. Тяжело наступили. Теперь, оглядываясь назад, вспоминаю состояние покоя, которое так не хотелось ничем нарушить. Может быть, сказывалось и напряжение последних дней, долгий переход, наши приключения, богатый событиями Праздник… Так или иначе, но делать ничего не хотелось. Ровным счетом ничего. А хотелось просто сидеть на ступеньках покосившегося крылечка обжитого нами дома, смотреть на плывущие мимо облака и вдыхать полной грудью пряный аромат распустившихся трав. Даже не думалось ни о чем, ничего не пелось. Было одно только желание тишины и покоя.

Здесь снова меня выручал Сережа. Он (а вовсе не я, казалось бы, более всех остальных заинтересованная в результатах нашей экспедиции), именно он вставал первым и шел работать. И именно работать. Ведь не отдыхать на крылечке мы пришли сюда. Он скосил всю траву вокруг храма. С ним вдвоем мы сходили в Мартыниху, перебравшись в брод на другой берег Кичменги, сделали ряд фотографий окрестностей. С Сережей мы обмерили и отсняли церковь и колокольню. Кстати, для посвященных, целый день, если не больше, у нас ушел только на то, чтобы с помощью примитивного гидроуровня отметить ноль по всему периметру обоих зданий. Дальше дело пошло веселей. Перемежая обмеры с фотосъемкой, мы уверенно приближались к завершению. Интересно было и снимать образцы. Здесь пригодилась вновь Сережина смекалка. Чтобы взять микроскопический фрагмент росписей, а также отснять один из сюжетов, расположенных очень высоко на северной стене, Сереже пришлось делать импровизированную лестницу, закрепив ее железным крюком за металлическую стяжку здания. Для лестницы пришлось позаимствовать одну из длинных досок, что не пригодились при строительстве лесов. Набитые поперечные досочки служили ступеньками. Понятно, что стоять на такой ступеньке, можно было только сразу двумя ногами, так как иначе под действием тяжести ступенька могла перевернуться, сделавшись вертикальной. Чтобы освободить себе обе руки для работы с фотоаппаратом, Сережа вынужден был даже привязать себя в лестнице веревкой. 

Не забыла я также и наших споров с Артуром Адамовичем Галашевичем – архитектором-реставратором, предположившим, что второй ярус церкви переходил в восьмерик третьего яруса, и только затем шли своды. Возможно. Но тогда, на мой взгляд, нарушались пропорции храма. Изнутри угловые тромпы действительно выводили стены на восьмерик, но было ли это началом разрушенных сводов, или же действительно далее некогда высился третий световой ярус? Это надо было выяснить, а не просто голословно отстаивать свою точку зрения… И вот теперь я могла доказать ее уже опираясь на факты и фотографии, сделанные мной! Я была там. Наверху. На стенах. И это мой маленький подвиг, так как  я панически боюсь высоты. Даже простые строительные леса вызывали у меня первое время ужас, не говоря уже о том, чтобы подняться на самый верх стены. Здесь меня подзадорил Эдик, забравшись туда первым и обозвав меня «горе-исследователем». Все мои жалобные расспросы и просьбы сфотографировать увиденное ни к чему не привели, и мне пришлось побороть мучительно сосавший под ложечкой страх. Стена оказалась довольно таки широкой, на ней даже кое-где росла малина (целый куст мы сбросили вниз, Свете). Эдик втянул меня с конька алтарной крыши наверх, и подо мной распахнулась бездна. Внизу, в церкви, стояли мои друзья, и мне казалось, что они так далеко… Кто боится высоты, тот, конечно, поймет мое состояние. Но фотографии были сделаны, и сознание того, что я в своих спорах оказалась права, конечно, смешанное с невероятным чувством гордости, что я это выяснила самостоятельно (Эдик не считается, ведь, в конечном счете, я же переборола свой страх!!!) переполняло меня. Когда я поднялась еще только на алтарную крышу, меня поразила картина, распахнувшаяся передо мной. Видимо просто сменилась точка обзора, ведь это была другая высота – не колокольня, не строительные леса, а что-то среднее между ними. А может быть, немалую роль здесь сыграло и необыкновенное освещение? В закатном солнце по-новому легли поля в золотисто-розовом Иван-чае… Всего лишь новый ракурс, и какая при этом гамма чувств…

По центру стены, прямо над коньком алтарной кровли мы обнаружили дату, нацарапанную поверх известки – 1893. Возможно, что тогда последний раз белили здание. Мы порадовались этой небольшой находке. Я не могу объяснить, но это будто сблизило нас с теми, кто также поднимался на эти стены…Про Эдика с Лешкой хотелось бы сказать еще. На них держалось все наше маленькое хозяйство. За все время нашего совместного существования, я ни разу не подошла к костру. Кашеварили по-прежнему мальчики. Они же регулярно мыли посуду. Это было очень кстати. У нас оставалось гораздо больше свободного времени, и мы все успели. Света учила билеты, готовясь к вступительным экзаменам, а иногда, если «состояние покоя» слишком сильно одолевало, готовила нам кофе. И, конечно, Света была просто незаменима, когда срочно требовалась еще пара рук. Мы все успели из запланированного. Не обошлось и без забавных историй. Помню, как в последний день (потом мы часто вспоминали этот эпизод), обрезав капроновую нить, что обхватывала весь храм на нулевой отметке, и, перейдя к колокольне, мы втроем, я, Света и Сережа, весело о чем-то болтали. Основное было сделано, и мы откровенно отдыхали, за не требующим особого напряжения делом.  Когда Сережа обрезал «ноль» у колокольни, он что-то увлеченно рассказывал, сматывая нить на руку. Нитка тянулась за угол здания и терялась в траве. Рассказ был очень интересным. И долгим, вероятно. Когда мы обратили внимание на то, что нить что-то не кончается, а у Сережи на руке образовался уже приличный моток, такой, что, собственно и руки-то не было видно, нас осенило! Ведь, когда мы начали обмер колокольни, Сережа, перевязав веревку, решил не обрезать ее, а, просто закрепив, бросил всю огромную бобину в траву у стены, чтобы потом смотать нить обратно на катушку. Конечно, мы даже не вспомнили об этом. Смешно втянув голову в плечи, Сережа завернул за угол колокольни и через некоторое время, со словами: «главное вовремя остановиться», вернулся, сжимая в другой руке… пустую палку от бывшей бобины. Весь моток нити был аккуратно намотан на Сережину руку.

Все эти дни в основном солнышко радовало нас, но были моменты, когда приходилось работать и под дождем. Он, правда, был не сильным, немного накрапывал и не очень мешал. Вечернее правило мы старались прочитать в храме до наступления темноты, а в доме, уже лежа в спальниках, перед сном ребята слушали «Неугасимую лампаду» Бориса Ширяева, которую я захватила с собой, зная, что эта книга сможет заинтересовать всех. Как-то в свободное от еды время, Эдик и Лешка, которые первые дни просто отсыпались в доме, пока у нас шла основная работа по обмерам, натаскали с реки глины и починили печку. И теперь каждый вечер мы топили ее, собираясь вокруг огня и слушая захватывающие истории Соловецкого узника. Всем действительно книга понравилась. Однажды, не дождавшись окончания особенно интересной главы, Лешка заснул, а утром, когда мы вернулись после молитвы и умывания в дом, завтракать, то обнаружили его в уголочке, где он в срочном порядке дочитывал текст, который проспал накануне. «Интересно же…» — сообщил он, слегка смущаясь.

В один из таких вечеров Сережа зашил мои несчастные спортивные тапочки, в которых я пришла на Воломы. Я-то думала, что они безвозвратно погибли, развалившись на части. Но в умелых руках, когда в ход пошла незаменимая капроновая нить и плотный брезент от чехла Сережиной фляги, моя удобная и легкая обувь получила вторую жизнь. И последнюю неделю моих уже одиночных странствий, когда все мои спутники вернулись в Москву, очень выручили меня эти тапочки в городе. Ведь все это время я находилась уже среди людей, в музеях, на улицах, в транспорте, и на мне была длинная юбка, под которую невозможно было, как в лесу, надеть неуклюжие кроссовки. Долго еще после завершения моих странствий, тапочки эти лежали в шкафу, и у меня не поднималась рука выбросить этот раритет, словно рассказывающий о тяжелой дороге, чудесных приключениях, о верности и умелых руках.

Домой.

Обратно мы возвращались без особых приключений. Выступив в путь ранним утром, когда солнышко только поднималось в сладком золотом тумане, попрощавшись с преподобным Симоном, поклонившись березке и тщательно заперев тяжелую, окованную железом дверь, мы покинули это чудное и успевшее полюбиться всем (это я знаю) место. На сей раз, мы успели благополучно дойти до деревни засветло. Мне не пришлось никого подгонять. Наоборот. Впереди всех несся Лешка, ему на пятки наступал нетерпеливый Эдик. Все мечты теперь сводились к бане, и, вероятно, наших мальчиков согревала еще и мысль о том… что там к бане обычно прилагается? (пиво? водка? – не знаю). Мы едва поспевали за ними.
 

…И вот мы дошли. Вернулись в Брод. И была баня, было катание на лошади, катание на лодке по Кичменге, был туман, и тишина до звона, далекий лай собак, дым от костра и крики чаек, очарование северной лесной деревни… Все это было. И не забудется никогда…

Были мы снова у Васина, уже просто в гостях. Он провел нас к старикам, которые могли что-то помнить и рассказать интересное  про Симона Воломского, рассказал что-то и сам. Мы все писали на диктофон, и наша экспедиция обогатилась неплохим материалом, на основе которого уже позже, в Москве сформировалась  этнографическая часть моего диплома… 

Но последние два дня выбились из плана. Нам пришлось задержаться в Броду. В субботу не ходил автобус в город. Не ходил он и в воскресенье, и пришлось отложить возвращение еще на день. И, наконец, в понедельник, второго августа ранним утром распрощавшись с Бродом, мы снова поднимались по скрипучим ступенькам старой лестницы на самую высокую точку в Кичгородке – к храму Александра Невского. Ведь нам не терпелось посмотреть новую икону преп. Симона. Какое было число, мы даже не задумывались, знали лишь, что сегодня понедельник, и были готовы к тому, что в этот день храм окажется закрытым, и нам придется обратиться к отцу Иоанну с просьбой открыть его для нас.  Но к нашему удивлению в храме шла служба. Нам на встречу попалась какая-то женщина, мы поинтересовались, что сегодня за Праздник, и к своему стыду услышали – Илья Пророк… Мы, конечно, не с луны свалились, но из лесу вышли… И ведь знали же, что сегодня второе число… Что тут скажешь? Одним словом – стыдно. В храме было довольно много народу, мы бросили рюкзаки на паперти и, войдя внутрь, встали позади всех, стараясь как можно меньше привлекать к себе внимания. Рядом мы заметили богатырскую фигуру Сергея Александровича Щепелина, который нам кивнул и заулыбался. Служба шла своим чередом, когда на амвон вышел отец Иоанн, и возгласив: «Мир все-е-ем!», замер. Дальше произошло непредвиденное. Заметив в глубине храма нашу компанию, он воскликнул удивленно и радостно, растягивая слова: «Анастасии-и-ия?! Вы верну-у-улись!..» и сделал нам шаг на встречу. Служба прервалась. Не зная толком, как себя вести в сложившейся ситуации, мы торопливо потянулись под благословение. Начались расспросы. Со всех сторон неслись радушные приветствия и восклицания, из которых мы поняли, что про нас знают, и более того, по радио была передача про Воломы, и запись того, что я рассказывала на Воломах на Празднике во время импровизированной «экскурсии». Когда же, наконец, суматоха, связанная с нашим прибытием, улеглась, и служба возобновилась, мы оказались в самом центре храма, откуда можно было разглядеть и новую икону, помещенную в иконостас. Она не произвела на меня сильного впечатления, и я решила, что не стоит опаздывать на возможный автобус, чтобы сфотографировать ее. Тем более что меня интересовали старинные изображения. А вот на аналое лежала бумажная самодельная иконочка, которую я сразу узнала. Это была или фотография, или даже ксерокопия (черно-белая, раскрашенная цветными карандашами) с известной мне выходной миниатюры, которая предваряла Житие 17 века. Она была наклеена на картон и в таком виде путешествовала и на Воломы.
 

…Отец Иоанн служил как-то особенно трепетно, и по-домашнему. Очень это почувствовалось во время молебна. Старенький дребезжащий его голос чудесно гармонировал с душевным и каким-то теплым хором милых бабушек, что окружали своего пастыря. Периодически отец Иоанн останавливался и делал замечание своим стареньким помощницам, называя их «девочки». Так, например, нам запомнился один диалог, прервавший молебен о здравии. Тем же голосом, что вел службу, отец Иоанн, растягивая слова, не спеша, заметил: «Ко-огда я по-ою, ты не по-ой, во-от, ко-огда я молчу-у, то-огда ты-ы по-ой»… А когда у него упал листочек с поминаниями, он задумался, провожая его полет взглядом, а затем протянул: «У-улетел», а бабушки уже спешили со всех сторон поднять улетевший листок… Но служба продолжалась, и обычные слова молитвы становились теплее. И у нас остались такие же теплые воспоминания об этом батюшке, о хоре, о радостном храме, так ласково встретившем нас. К сожалению, нам пора было уже уходить. Сережа снова торопил нас, поглядывая на часы, и выбравшись из толпы, которая направлялась крестным ходом вокруг храма, мы заспешили к автостанции, оглядываясь на ходу, до тех пор, пока храм не потонул в густой листве деревьев. Долго еще стояло перед глазами красное от загара доброе лицо отца Иоанна, обрамленное серебряной бородкой…

Приключения наши продолжились сразу же на автостанции. Расписание, заботливо переписанное нами еще по дороге туда, было, а вот автобус на Устюг отсутствовал. То есть совсем отсутствовал. Он не опаздывал, а проще говоря, его не было и не должно было быть. Следующий (по расписанию) шел через пару часов. Мы остались дожидаться его на автостанции. Ребята должны были сегодня расстаться с нами, они ехали до Ядрихи. Их путь лежал в Москву, тогда как мы со Светой планировали ехать в Устюг. Сережа нервничал, понимая, что нас придется бросить на автовокзале, так и не узнав, сможем ли мы добраться до города. Я предложила вернуться нам со Светой к отцу Иоанну, и переночевать в Кичгородке, если автобус не передумает, но, честно говоря, очень не хотелось терять еще один день. Надо было думать, но мне совсем не думалось. Очень хотелось спать, и голова отказывалась принимать решения. Дело в том, что последнюю ночь перед отъездом мы провели у костра. Впрочем «мы» — это громко сказано. Благоразумный Сережа, соня-Лешка и уставшая Светлана расползлись по палаткам где-то около двух, а вот я просидела у костра с Эдиком, которому явно хотелось выговориться в эту ночь. Он вспоминал жену и ребенка, которые остались у него в Донецке, об их ссоре, о возможном разводе, которого он не хочет, о том, как он ее любит, и как скучает о сыне… Ну могла ли я уйти и бросить человека одного? Нет. Мы часов до четырех вели душеспасительные разговоры, а через пару часов уже надо было вставать. И теперь я переживала последствия своей «доброты». Спать хотелось неимоверно. Ничто уже не радовало и не огорчало. Просто было ощущение, что мне не голову надели свинцовый,  тяжеленный котел… Народ на автостанции тихонько роптал. Скоро выяснилось, что и следующего автобуса на Устюг сегодня не будет. Подошел автобус на Ядриху. Надо было что-то решать. Сережа должен был уже сегодня быть в Москве, где обещал выйти на работу. Отпуск его закончился. Ребят тоже ждал к этому же понедельнику отец Александр. Вариантов быть не могло, и, не смотря на протест и волнения Сергея, им все же пришлось с нами попрощаться и погрузиться в автобус. Я пообещала, что мы позвоним с почты из Устюга. Расставаться было грустно, но необходимо. Ребята обняли нас напоследок (это было первое проявление нежности со стороны наших отважных спутников, и от этого настроение совсем упало). Автобус окутался облаком выхлопных газов и двинулся к линии горизонта по серой ленте асфальтированного шоссе. И вот мы со Светой остались одни на пыльной остановке, рядом с брошенными у газона рюкзаками.

Одни… Все? Распалась наша компания. Постоянная смена событий, череда приключений не давали осмыслить всю глубину предстоящего расставания, даже вчерашняя ночь – последняя наша совместная ночь не была столь грустной. Только теперь неожиданно накатили одиночество и пустота, которые еще подкреплялись гудящей от бессонницы головой. Грустно. Очень. 

Чтобы рассеять эту грусть, мы отправились со Светой в буфет и, купив по булке, уселись пить чай. Что мы будем делать дальше? Пока еще не думалось. Что-нибудь ведь должно произойти, не век же нам сидеть на этой автостанции. В конце концов, повидаем еще раз отца Иоанна. Сейчас я уже не помню, о чем мы тогда говорили, да это и не важно. Скорее всего, про ребят… Важно то, что не прошло и получаса, как к нам подошла женщина и предложила ехать с ней в вожделенный Устюг. Оказалось, что есть легковая машина, которая набирает пассажиров на определенную сумму оплаты за проезд. Довольно быстро мы сообразили, во сколько это нам обойдется, и согласились. Я вытащила из рюкзака тетрадь, где по моим предположениям должны были быть записаны адреса наших устюжских знакомых, после чего водитель погрузил нашу поклажу в недра багажника. И… прощай Кичгородок!

В Великом Устюге.

…До города  мы добрались достаточно быстро. Ехали молча. Грусть не отпускала. Что-то нас ждет впереди?… Как там наши ребята? Что мы будем делать одни в незнакомом городе? И вот, переехав мост через р. Юг, мы, наконец, въехали в город. Тут водитель поинтересовался, куда нас везти дальше, и мне пришлось срочно скидывать сонное оцепенение и приводить в порядок распухшую от бессонной ночи голову. Но, тщетно перерыв всю тетрадь, в которой я вела путевые заметки, я обнаружила в ней только адрес Саши Цепенникова. Что же делать? Именно Саша там, в лесу показался нам таким угрюмым и не разговорчивым. Мы немного побаивались его. Слишком уж серьезным он казался нам. Серьезным и взрослым. Тем более что мы рассчитывали приехать в выходные, а сегодня был понедельник, значит, Саша был на работе, и дома нас могла встретить только его жена… «А вы кто такие?» — «А мы знакомые Вашего мужа, в лесу познакомились. Не пустите переночевать?»… Весело? Нам было не до смеха. Вывалились из лесу какие-то незнакомые девицы с рюкзаками и рекомендуются, как приятельницы мужа. Караул. Но думать уже было некогда, и мне пришлось, досадуя на свою оплошность, назвать водителю единственный известный нам в этот момент адрес. Видимо, остальные адреса я записала на развороте молитвослова, который оказался тогда под рукой. Догадаться то я догадалась, но легче мне от этого не стало, так как молитвослов покоился в рюкзаке, который в свою очередь лежал в багажнике. Забавно, ничего не скажешь. Машина свернула на тихую улочку и затормозила у деревянного дома. И тут выяснилось, что еще у нас крупные купюры, а у водителя нет сдачи. Явно обескураженные этой новостью, мы растерялись. Водитель тоже расстроился, так как разменять эти несчастные бумажки было негде, — на всей улице, состоявшей из уютных деревянных домиков, что-то не видно было ни одного магазина, а уж тем более ларька, к которым мы привыкли в Москве. Не просить же десятку, явившуюся камнем преткновения, у хозяев, которых, тем более мы еще и не знаем. Пока мы растерянно переглядывались со Светой, из дома выбежала девочка лет двенадцати и радостно воскликнула: «Вы к Цепенниковым? А мы вас давно ждем!» Следом за девочкой на пороге дома показалась чудесная, милая женщина… И с десяткой все решилось… Сейчас, вспоминая эту историю, слова Сашиной дочери, прозвучавшие для нас так неожиданно, я не устаю удивляться величию Божию. Разве это не чудо? Еще одно маленькое чудо, которое совершил милосердный Господь в этом полном приключений и случайных на первый взгляд событий путешествии. Вот она, широта русской души! Вот оно, это радушие и удивительное гостеприимство, которое еще можно встретить в нашей глубинке… Можно конечно и так сказать: что это просто счастливый случай привел нас на порог этого гостеприимного дома, где встретили незнакомых горе-туристов, как родных. Можно сказать и так…

Мы провели в этом городе несколько дней. Все это время мы жили в семье Цепенниковых, познакомившись и подружившись с Ольгой – Сашиной женой и его дочками – Машей и Катей. Нас со Светой поразил их уклад. Ведь мы впервые так близко общались с православными людьми. Их семью можно было даже назвать в некотором роде общиной. На столько нам показалось все слажено, и при этом просто, на столько все проникнуто Духом Божиим. Все делалось с молитвой, строго соблюдались посты, в страхе Божием воспитывались и девочки. И никакого фанатизма мы не заметили. Это была замечательная, веселая семья, и «угрюмый» Саша оказался таким лишь на первый взгляд. 

Вечером, после бани, за дружеской беседой, уютно устроившись на полу гостиной, мы рассказывали свои приключения. В гости забежал Юра, что придало еще больше веселости. Причем историю нашего хождения туда обратно по лесу нам пришлось повторить. Снова смеялись сами над собой. Ведь особенно теперь, из теплой гостиной все казалось совсем по-другому. Вспоминали отца Иоанна, встречу с Владыкой в Кичгородке… Нам в свою очередь рассказали про отца Сергия Колчеева, который, собственно и начал восстановление памяти преп. Симона. Вместе смотрели фотографии… В ход пошла гитара. Правда я так и не смогла на ней толком ничего сыграть, привыкшая к своим мягким пластиковым струнам. У Саши стояли металлические, которые немилосердно врезались в мои пальцы. Да и звук, если честно, сильно плыл, настроить ее, на мой взгляд было невозможно. Но Саша на ней, тем не менее, играл. 

Перед сном нам предложили присоединиться к общей молитве, и  мы с радостью согласились. Мама и девочки перед молитвой покрыли головы заранее приготовленными для этого косынками, что нам тоже очень понравилось. Начал читать вечернее правило Саша, и читал правильно, на распев, как читают в церкви. Далее молитвослов передавался из рук в руки. Когда подошла моя очередь, я выбрала Валаамскую манеру чтения, слышанного мной на кассетах, где были записаны Каноны и Акафисты перед Причастием. При этом я очень старалась не сбиться и сильно волновалась. Слова не доходили до моего сознания, и, стыдно сказать, но все мысли были сосредоточены на том, как бы не ударить в грязь лицом и показать хозяевам, что и мы ни чуть не хуже (тоже православные в доску!), и что мы тоже так умеем. Даже еще лучше! Кстати сказать, с Сашиной-то стороны ни на какое подобное позерство не было и намека. Этого в принципе быть не могло, так как Саша был церковным старостой, восстанавливал один из приходов в окрестностях Устюга, и по роду своей непосредственной работы, думаю, не однократно выполнял обязанности чтеца во время церковной службы. И, тем не менее, старания мои оценили. Видимо у меня получилось достаточно точно воспроизвести Валаамское чтение, более музыкальное, чем принятое в наших храмах, и всем понравилось. Позже мы даже попробовали спеть таким образом Акафист Божией Матери. 

На другой день мы отправились гулять. Были у Мартюкова в редакции, просто бродили по городу, снимали архитектуру, фотографии которой мне должны были помочь в моей дипломной работе. Ольга была нашим гидом. Мы побывали и в фондах музея, где мне удалось посмотреть крохотную иконочку преп. Симона. Она поместилась на ладони главного хранителя, и оказалась в достаточно плохом состоянии. Отснять мне ее не разрешили. Для этого должно было быть специальное разрешение от директора музея, полученное в ответ на отношение из моего института, а его как раз у меня и не было. Мне повезло, что мое реставрационное удостоверение работника Учебного Музея имени Цветаева, раскрывало мне двери любого музея и давало право побеседовать с учеными дамами – хранителями и экскурсоводами. Но самое интересное открытие ждало нас впереди. Оказывается,  иконы преподобного Симона в Великом Устюге были не только в музее. На другой день наши новые друзья отвели нас в церковь святителя Стефана Пермского. Этот храм не закрывался после революции, и здесь нашло свое пристанище множество старинных икон. Икон с изображением преподобного Симона мы насчитали целых четыре. Все они были в прекрасной сохранности, и нам удалось их отснять. По нашей просьбе (здесь мы смело сослались на владыку Максимилиана, ведь я занималась историей Волом по его благословению) настоятель вынес одну икону прямо из алтаря. К моему огромному сожалению, у меня был небольшой фотоаппарат. Для «мыльницы» он был прекрасный, но хорошо переснять иконное изображение я не могла. Конечно, я использовала любую возможность сохранить в памяти хоть что-то, но, вспомнив, какая роскошная фототехника была  у Александра Анатольевича Мартюкова, я рискнула обратиться к нему за помощью. Батюшка обещал разрешить повторную съемку. А Саша Мартюков в свою очередь пообещал, что вышлет мне фотографии почтой. 

Во время наших прогулок по городу мы встретили Олега Цепенникова, стоящего задумчиво перед этюдником с кисточкой в руке. Он на набережной писал маслом пейзаж. 

И на другой день было решено собраться у Олега с Аленой, где друзья устроили нам прощальный вечер. Мы с большим удовольствием посмотрели их художественные работы. Ребята готовились к вступительным экзаменам в иконописную школу при Троице-Сергиевской Лавре… Саша Цепенников принес гитару. …Мы чудесно посидели. А утром Саша отвез нас на вокзал в Ядриху. Наши устюжские приключения подошли к концу.

Вологда.

В Ядрихе мы взяли билеты до Вологды. Свете не терпелось лично встретиться с владыкой Максимилианом. Конечно, ей было интересно. А я планировала по приезде в Вологду в первую очередь попытаться попасть к владыке, хотя бы еще из тех соображений, что на сей раз, больше никого из знакомых у нас в этом городе не было. Меня согревала смутная надежда, что владыка не оставит нас на улице, и сможет посоветовать что-то. 

Когда мы уже ехали на поезде, я заметила, что Света о чем-то сосредоточенно думает, что-то высчитывает и мрачнеет прямо на глазах. Вскоре она призналась, что совсем забыла о времени, и что ей просто необходимо срочно ехать в Москву, так как перед вступительными экзаменами у нее должны были начаться какие-то послушания в Институте, исполнение которых, было обязательным для абитуриентов. Но что же нам было делать? Света предложила выяснить у проводника, что нужно предпринять, чтобы ей продолжить путь в Москву на этом же поезде. Я-то должна была сойти в Вологде. Это было уже совсем грустно. Однако все оказалось не так просто. Нам предстояло сойти в Вологде обеим. Здесь поезд стоял 15 минут, за которые нужно было успеть добежать до вокзала, купить билет, и вернуться на посадку. Это мероприятие мы провернули блестяще. Я посадила Свету в ее вагон, помахала ей рукой, и состав тронулся.

…Помню, как возвращалась я к вокзальному зданию через железнодорожный мост, медленно спускаясь по стертым ступеням. Наверное, мой задумчивый вид, огромный рюкзак, длинная юбка, залатанные тапочки, штормовка, стянутая на талии солдатским ремнем, из-под которой выглядывала полосатая тельняшка, косынка на голове, и, главное, резной посох в руке, привлекали внимание прохожих, так как на меня оглядывались. На мое счастье прохожих было не много, так как на часах стрелка только собиралась приблизиться к шести. Было раннее туманное утро, солнышко только пробивалось сквозь дымку, золотя шпили и кресты, и я просто не знала, куда мне направиться. Денег оставалось в обрез. Буквально на обратный билет и немного на то, чтобы не умереть с голоду, продержавшись в городе пару-тройку дней. Я планировала обойти музеи и храмы в поисках икон, попасть в фонды, встретиться с владыкой. О путешествии в Кирилло-Белозерский и Ферапонтов монастыри просто не было речи. Конечно, очень обидно было находиться так близко от этих чудесных памятников архитектуры и древнерусской живописи и не посетить их. Но пришлось смириться с этой мыслью. 

Первым делом я отыскала на карте улицу, на которой размещалось Вологодское Епархиальное Управление, которое затем я нашла и увидела воочию, недолго пробродив по незнакомому городу. Именно на этот адрес я писала письма владыке. Улица находилась совсем недалеко от вокзальной площади, и поэтому поиски не заняли много времени. Добравшись до нужного мне здания, я узнала, что попасть в него можно только после 9 часов утра. Времени у меня было более чем достаточно, и я отправилась разыскивать исторический центр города. Вскоре я уже набрела на очень удачный скверик, расположенный недалеко от соборной площади. Здесь не было ни живой души, и, воспользовавшись этим фактом, я устроилась на скамейке, прямо напротив выступавшего из зелени закрытого храма, и, вполне оправданно чувствуя себя в некотором роде бомжом, позавтракала. 

Подкрепив свои силы и отдохнув от долгого хождения, я снова взвалила на плечи рюкзак, и отправилась дальше. Вскоре путь мне преградил автовокзал, отсюда шли городские автобусы. Автобусы дальнего следования, например, в Кириллов, уходили с привокзальной площади. Там, рядом с железной дорогой находился свой автовокзал. Тогда, правда, я этого еще не знала. Преодолев это скопление автобусов и людей, я вышла к первому открытому храму. Здесь литургию служили каждый день, и начиналась она в семь часов утра. Сейчас я уже не помню, как назывался этот храм, запомнилось другое: как только я вошла в прохладную тишину его, поднявшись по высоким ступеням, ко мне с двух сторон бросились сердобольные женщины, работавшие здесь, и стали помогать снимать мне рюкзак. Мой внешний вид с головой выдал паломницу. Чувствовалось уважение, которое сквозило во взглядах этих людей. Мне даже стало немного не по себе. Здесь я провела около получаса, поставила свечи, приложилась к иконам, подала записки, где в первых рядах значились имена моих друзей, по которым я так скучала… Затем, покинув это временное пристанище, я снова отправилась в дорогу. Теперь уже я вышла сразу к соборной площади, миновав церковь св. Александра Невского, которая оказалась еще закрытой. Служба там начиналась в восемь. Затем, обойдя все доступное, узнала, что Кремль будет открыт только в 10. Пройдя мимо памятника Батюшкову, и двигаясь уже в обратном направлении, я снова поднялась по ступенькам храма Св. Александра Невского. 

В храме было светло и прохладно. Читались Часы. Я не собиралась здесь долго задерживаться, да и зашла больше из любопытства. Уже был девятый час, а мне предстоял еще обратный путь в Епархиальное Управление, а я хотела попасть туда сразу после открытия, так как не стоило терять время, ведь надо было еще устроиться в городе, и предстояло множество дел. Я решила дождаться начала литургии и тихонько выйти. Но как только прозвучал первый священнический возглас и вступил хор, а я так и  замерла, прикованная к месту. Все молитвы исполнялись древнерусским знаменным распевом! Такой красоты я еще не слышала! И уж ни как не предполагала, что могу услышать хоть что-то подобное в одном из вологодских храмов… 

…К Епархиальному Управлению я подошла уже в десятом часу. Я спросила владыку, и меня провели в красивый вестибюль, и сказали, чтобы я поднялась на второй этаж. Так странно было ощущать себя такой, какой я в данный момент была — с рюкзаком, с посохом, в чудной походно-паломнической одежде посреди такой помпезности. Я медленно поднималась по мраморной лестнице, с некоторым страхом касаясь резных позолоченных перил, а из золоченых рам со стен строго смотрели на меня незнакомые мне церковные иерархи. Все сверкало чистотой и позолотой. Гулким эхом отдавались мои шаги в пустом помещении, и распространялся запах костра, который издавала моя продымленная штормовка. Перед дверью на втором этаже я оставила свой рюкзак. Постучавшись и услышав «Аминь» в ответ на входную молитву, я робко заглянула. Передо мной было небольшое светлое помещение, в глубине которого я заметила еще одну дверь. Здесь, в окружении домашних цветов, стояло, по крайней мере, два стола. Две женщины вели какой-то деловой разговор. «Татьяна и Надежда…» — мелькнуло у меня в голове. Это, наверное, два секретаря, с кем-то из них я как-то говорила по телефону… Я объяснила, кто я и зачем пришла. Меня попросили немного подождать и доложили о моем приходе. 

Владыка был здесь! Он был в Вологде, он сегодня нигде не служил, он в данный момент находился в своем личном кабинете! И белее того, он мог сейчас принять меня! В тот момент я восприняла это как должное. Ведь, я писала в Вологодское Епархиальное Управление на имя Владыки Максимилиана, и владыка всегда мне отвечал. Логично, что он должен быть именно здесь. Всегда. Просто я не задумывалась, может ли быть иначе?

С замирающим сердцем я вошла в кабинет владыки. Конечно, мне уже довелось прежде беседовать с ним, но к этому ведь трудно было привыкнуть. Не каждый же день приходится общаться с иерархами Православной Церкви. Да и кто я такая? Назойливая студентка? И к тому же, когда пытаешься внимательно следить за собственными словами, чтобы случайно не сморозить глупость, не знаю как у кого, у меня, например, вообще начинает язык заплетаться со страху. Но, слава Богу, все прошло благополучно. Войдя в кабинет, я подошла под благословение, после чего, засыпанная приветливыми вопросами, с замиранием сердца собралась отвечать. Меня спас телефонный звонок. Наша беседа с Его Преосвященством только началась, как  зазвонил телефон. Звонок раздался в приемной, затем секретарь перевела его на телефон владыки. Я оказалась невольным свидетелем этой беседы, которая дала мне передышку. За это время мне удалось собраться с мыслями и немного освоиться, тем более что, отвечая невидимому собеседнику, владыка глядел на меня и улыбался. У меня сложилось впечатление, что этот разговор предназначался отчасти и для меня. Это был своего рода отчет о проделанной работе. По всей вероятности, на том конце провода владыку приглашали куда-то, а владыка рассказывал, на сколько загруженная у него в последнее время жизнь. Просто он перечислял, где он служил вчера, где был позавчера, откуда он вернулся поза позавчера… Перечисляя различные места, которые он посетил за последнее время, владыка назвал и Воломы…  Здесь он дружески кивнул мне и продолжил. Перечислив еще несколько отдаленных мест своей обширной епархии, владыка остановился и начал объяснять, почему он не может в данный момент принять это приглашение, так как завтра он должен служить там-то, а послезавтра успеть добраться туда-то, а затем туда-то… Слушая владыку, я с удивлением и благодарностью поняла вдруг, насколько мне повезло! Ведь, появись я в Вологде, допустим вчера, или завтра, мне не удалось бы встретиться с ним! Я оказалась именно сегодня в Вологде, в единственный день, когда владыка находился здесь! Случайно! Или промыслительно? Ведь ничего случайно не бывает! 

Когда мы возобновили разговор, мне пришлось в свою очередь рассказывать о своих путешествиях. Снова были озвучены наши лесные приключения и блуждания, о которых владыка еще ничего не знал. Напутствия отца Иоанна, чтобы мы с полдороги не возвращались… Я чувствовала, что не могу отнимать у владыки драгоценное время, и говорила, стараясь сказать лишь основное, отвечая на такие же лаконичные вопросы. Порадовала владыку информация о том, что в Устюге находятся, по крайней мере, пять икон Симона Воломского. Затронули мы и проблемы музея и Церкви. А затем владыка показал мне вожделенную фотографию с удивительной иконы. К сожалению, владыка так и не смог сказать мне точно, где, в какой части епархии находится эта икона. В одном частном доме, в некой деревне. Вот и все, что он знал или хотел сообщить мне. Но икона оказалась такой чудесной, что я и не настаивала. Это было поясное изображение преподобного. Простая доска, окантованный красным светлый нимб с тремя отверстиями, которые говорили, что когда-то здесь крепилась металлическая накладка. Надпись, сделанная белилами. Никакого архитектурного фона… Но этот проникновенный взгляд компенсировал все. Никогда я больше не встречала ничего подобного. Эта икона навсегда осталась моей любимой. Пока я заворожено разглядывала фотографию, владыка разрешил мне ее взять себе, получив с меня обещание, что я обязательно вышлю в Вологду свою дипломную работу.

Кстати, я так поняла, что в Вологде владыка тоже не знал ни одного иконописного изображения преподобного Симона. Я высказала предположение, что может быть в закрытых фондах вологодских музеев стоит поискать этого святого, например на многофигурных иконах… Собственно этим я и собиралась заняться в Вологде, не говоря уж о посещении действующих храмов, где я тоже хотела организовать поиски. Владыка одобрил мои намерения и даже разрешил сослаться на него в случае необходимости.

Я взяла также разрешение на публикацию отдельных материалов. А еще я получила от владыки в подарок книгу. Вологда выпустила замечательный сборник — репринтное издание  Житий Вологодских святых, в том числе местночтимых. Конечно, я знала ее. Ведь в состав этой книги вошла единственная полная редакция Жития преподобного Симона. И на автора этой редакции — Иоанна Верюжского я ссылалась неоднократно в своей работе. Правда, я брала эту книгу в библиотеке, а теперь она принадлежала мне. Могла ли я мечтать о таком подарке? 

Еще владыка показал мне фотографии прошлогоднего похода на Воломы, рассказал, как тяжело шли по бездорожью, как вытаскивали застрявшую машину… Я обратила внимание на роскошную фототехнику, которой располагал владыка, видно было, что он хорошо знал и любил фотодело. Разглядывая альбом владыки, я набралась смелости и выпросила одну фотографию на память.

Уже прощаясь, владыка поинтересовался, где я в Вологде остановилась, и, узнав, что у меня нет даже никаких зацепок, благословил ехать в Спасо-Прилуцкий монастырь, куда и позвонил тут же, при мне. Затем он терпеливо объяснил мне дорогу туда, и направил к игумену — отцу Дионисию. При монастыре располагался странноприимный дом, где владыка пообещал мне кров и стол на все время моего пребывания в Вологде. Я была очень признательна владыке и поспешила откланяться, ведь и так мой визит затянулся.

Прилуки и Кириллов.

Итак, мои надежды более чем оправдались, и очень довольная всем, что я услышала и увидела за это длинное утро, я отправилась разыскивать нужный мне автобус.  Насколько я поняла, монастырь располагался за чертой города, и ехать туда предстояло на автобусе.

День давно вступил в свои права, становилось жарко. Людей на улицах появилось довольно много, все спешили по своим делам, многие огладывались на меня, но я топала вперед, не замечая ничего вокруг, находясь под сильным впечатлением беседы с владыкой. Пару раз мне пришлось уточнить дорогу, и вскоре я подошла к остановке недалеко от автовокзала, мимо которого я уже дважды проходила в это утро. Ехать было недалеко, да и время летело для меня как на крыльях, настолько мне было все интересно, и голова моя была переполнена всякими умными мыслями. Все складывалось так удачно! И вскоре автобус уже подвозил меня к разноцветным пастельным башням и древним стенам Спасо-Прилуцкого монастыря.

В привратницкую забрали мой паспорт, и кто-то пошел доложить отцу Дионисию о моем прибытии, так как я сослалась на владыку. Пока я ждала результатов, я узнала расписание богослужений и попросила какого-то праздного туриста сфотографировать меня на фоне древних зданий, утопавших  в зелени. Собственно, это все, что я успела сделать, как вышел высокий молодой монах в мантии и клобуке, задал мне несколько вопросов и объяснил, где находится странноприимный дом. Там мне надо было найти матушку Людмилу и передать, что отец Дионисий благословил устроить меня и накормить. Я поблагодарила монаха, забрала свой паспорт, и, взвалив на плечо рюкзак, отправилась искать «голубое деревянное строение». Теперь-то я, хорошо зная в лицо отца Дионисия, впоследствии даже неоднократно общавшаяся с ним,  понимаю, что тот самый молодой монах, вышедший ко мне от игумена (как я предполагала тогда), и был сам игумен, отец Дионисий!

…Матушка Людмила оказалась чудесной приветливой женщиной. Она накормила меня и проводила в мою комнату, где стояло несколько кроватей. Кроме меня здесь никого не было. Я забралась в душ, привела себя в порядок и даже немного поспала, ведь для меня утро началось сегодня часа в четыре, когда мы проснулись со Светой в поезде и начали готовиться к высадке в Вологде. Поэтому остаток дня у меня ушел на осмотр Спасо-Прилуцкого монастыря и на разговоры с матушкой Людмилой. Сегодня уже я не могла ехать в город. Приближался вечер, а странноприимный дом закрывался, так же как и монастырь в определенное время, и опаздывать было нельзя. Тем более, что вечером бродить по незнакомому городу я не считала целесообразным. У меня все было впереди!

Следующий день был уж совсем необыкновенный! В городе я встретила… Но лучше все расскажу по порядку.

Утром я погрузилась в автобус и налегке, без тяжеленного рюкзака, отправилась в Кремль. Музеи были открыты. Здесь снова мое удостоверение превратилось в волшебную палочку и распахнуло передо мной двери самого главного музея. Меня интересовал только отдел древнерусской живописи. Быстро пробежав по залам, я поинтересовалась, где я могу поговорить с кем-нибудь из искусствоведов. Меня попросили подождать или, если я хочу, то могу присоединиться к экскурсии, которую проводит в данный момент Алла Павловна Аншина. Она позже ответит на все мои вопросы. В ожидании окончания экскурсии, я поднялась на второй этаж, где мне сообщили, что в Вологде сейчас проходит конференция, на которой присутствуют гости из Москвы и даже из Министерства культуры, и сейчас как раз им и ведет экскурсию Алла Павловна. Я подошла к группе экскурсантов, и стала разглядывать экспонаты, тщетно прислушиваясь к объяснениям экскурсовода. Ближе подходить не хотелось. Экскурсия подходила к концу, когда меня кто-то окликнул по имени! Представьте себе мое удивление, ведь в городе я никого не знала! И вдруг «Настя!» Оборачиваюсь и вижу… Галашевича! Артур Адамович, который разыскал меня в Устюге и так хотел, чтобы я поехала с ним в Новгород, оказался в Вологде! Пути Господни неисповедимы! Ну, бывает же такое!

Мы тут же отделились от остальной экскурсии с небольшой группой, где Артур Адамович представил меня и познакомил со своими спутниками. После приветствий, удивленных вопросов и объяснений, мой любимый профессор в свою очередь поинтересовался: а не хочу ли я присоединиться к ним завтра и поехать с ними в Кирилло-Белозерский и Ферапонтов монастыри? У них в автобусе как раз есть одно свободное место… Это было на столько потрясающе!!! Если помните, денег у меня не было, не было и возможности добраться туда своим ходом, а думалось об этом постоянно. Быть в такой близости и не попасть в святая святых… Что и говорить, я необычайно обрадовалась и, не задумываясь, согласилась. Все расходы были оплачены Министерством Культуры, которое организовало Вологодскую конференцию. Если и понадобятся какие-то деньги, то все можно будет оплатить позже, в Москве. Всем этим я была обязана, конечно, Артуру Адамовичу. 

…Осмотр залов подошел к концу, но экскурсия продолжилась уже не улице. Приглашенная Артуром Адамовичем и сегодня присоединиться к группе участников конференции, я уже смело отправилась вместе со всеми за экскурсоводом. Мы поднялись на стены Кремля, были на колокольне, где мне удалось отснять вполне удачно прекрасную панораму. Вологда открывалась перед нами с высоты птичьего полета и была очаровательна… Спустившись вниз, наша группа подошла к памятнику Батюшкову, где нам пришлось терпеливо дожидаться, пока на фоне коня, которого вел в поводу знаменитый поэт, снималась красивая пара новобрачных. Галашевич тут же отпустил какую-то шутку по поводу памятника «кобыле Батушкова»… Здесь, на площади экскурсия завершилась, и пока народ задавал вопросы экскурсоводу, я попрощалась с Артуром Адамовичем, пообещав, что приду сегодня к ним в гостиницу обедать, куда меня пригласили. Там, за столом мы уже договоримся, куда и во сколько я должна буду подойти завтра утром, чтобы не опоздать на автобус, который отвезет нас в Кириллов и Ферапонтово. Помахав всем рукой, счастливая и довольная я побежала догонять Аллу Павловну.

…Наше знакомство с Аллой Павловной состоялось и дало немалые результаты. Ну, во-первых, я выяснила точно, что икон с изображением преп. Симона в фондах Вологодского Историко-художественного Музея-заповедника нет. Отрицательный результат – тоже результат. Мы посмотрели многофигурные иконы, на которых были изображены вологодские святые, но и там ничего не нашли. Только на одной иконе, очень плохой сохранности мы не смогли определить, кто на ней изображен,  и вопрос остался открытым. Надписи не читались совсем, но, если судить только по иконографии, преподобного Симона  там не было. Хотя я могла и ошибаться. Поэтому Алла Павловна взяла у меня адрес и пообещала, что, если икона будет отреставрирована, и на ней обнаружат искомое, мне вышлют ее фотографию. И, во-вторых, Алла Павловна пообещала мне любопытную информацию об еще одной рукописи, неизвестной мне и находящейся в Москве. Как выяснилось во время нашей беседы, Алла Павловна была на Воломах, знает преподобного Симона и с удовольствием окажет всяческое содействие, тем более что я работаю по благословению владыки, а Алла Павловна любит и уважает владыку Максимилиана. Мы договорились о новой встрече, и меня пригласили посетить храм, в котором проводится реставрация и поновление росписей под руководством Аллы Павловны. После этого я отправилась разыскивать гостиницу, где разместились участники конференции, так как приближалось время обеда, присутствовать на котором я обещала.

Этот день и следующий я провела в обществе искусствоведов и архитекторов. Утром после завтрака в гостинице, мы погрузились в автобус и поехали в Кириллов. Почти всю дорогу экскурсовод непрерывно говорила. В окрестностях Вологды мы сделали остановку и посмотрели незавершенный музей деревянного зодчества. Здесь под открытым небом гнили собранные из разных мест Русского Севера чудесные памятники архитектуры. Задумка была прекрасной, но, как впрочем часто бывает в нашей стране, кончилось финансирование, испарился энтузиазм… И вот брошенный и незаконченный музей… Было очень жаль, но фотографии, которые мы сняли здесь, обещали получиться очень красивыми… 

После музея настал перерыв в речи экскурсовода, и я смогла, наконец, поговорить с Артуром Адамовичем. Я сидела рядом с ним, и у меня была прекрасная возможность побеседовать. Конечно, в первую очередь я сообщила ему, к чему привели результаты моего исследования. Рассказала про то, как поднялась на стены, и что там увидела. Обещала в Москве подкрепить свое сообщение фотографиями. Он расспрашивал меня и наших приключениях… Обещал помочь, если возникнут трудности с чертежами, и конечно, я заручилась его обещанием просмотреть архитектурную часть моего диплома.

…Думаю, не стоит задерживаться подробно на этом дне. Поездка получилась превосходной. В Ферапонтове мне удалось посмотреть вместе со всеми и фрески. А Кирилло-Белозерском монастыре, после окончании экскурсии – искупаться прямо у стен крепости. Над озером собирались грозовые тучи. И солнце особенно ярко освещало начинающие появляться на поверхности воды белые барашки… На обратном пути все мирно спали утомленные дорогой, под шум дождя, и раскаты грома. И я была так благодарна Артуру Адамовичу за его приглашение. Я была так благодарна Богу за это приключение…

На другой день участники закончившейся конференции возвращались в Москву, и Артур Адамович пытался уговорить меня ехать вместе с ними. Конечно, было заманчиво вернуться в приятном обществе, да еще и ехать в купе… Но я почти ничего не сделала из запланированного, и поэтому решительно отказалась. Он очень переживал, мой дорогой учитель, что бросает меня снова одну. Но я заверила его, что 

со мной все будет в полном порядке, и, попрощавшись с шумной компанией на вокзале, отправилась на встречу с Аллой Павловной.

Икона.

В последние дни, проведенные в Вологде, мне удалось побывать на литургии в церкви Александра Невского. Там я исповедовалась и попросила, чтобы для меня записали на кассету хотя бы кусочек службы в исполнении их дивного хора. Позже, уже в Москве, регент этого храма, оказавшись проездом в Москве, передала мне обещанную кассету. 

Вечером я обычно оставалась на братский молебен в Спасо-Прилуцком монастыре. И вот здесь, в монастыре произошла еще одна интересная встреча, о которой я хочу рассказать подробнее. Это было снова маленькое и на первой взгляд, незначительное событие, но которое неожиданно вылилось в еще одно приключение в этой череде «случайностей и совпадений».

После братского молебна ко мне подошла женщина и, узнав, что я тоже остановилась в странноприимном доме, представилась, назвавшись просто: Марина. Она оказалась архитектором, так же как и ее муж, вместе с которым они путешествовали по святым местам. Матушка Людмила рассказала им обо мне, и заинтересованные, они захотели познакомиться. Завтра днем они должны были отправиться дальше, их путь лежал в Кириллов, где я уже побывала. Нам, к сожалению, не удалось поговорить в этот день, а рано утром мы должны были уже расстаться. Но именно утром-то и продолжилось наше знакомство. После утренней молитвы в монастырском храме, я должна была уже с рюкзаком покинуть гостеприимный дом и ехать в город, закончить там свои поиски, купить билет и вечером сесть в поезд, возвращаясь в Москву. Путешествие мое подходило к концу. Марина с мужем уезжали из Спасо-Прилуцкого монастыря чуть позже, так как их автобус отправлялся в Кириллов в три часа дня. И вот перед утренней молитвой мы столкнулись снова… около раковины в ванной комнате с зубными щетками в руках. Здесь продолжился начатый вчера разговор. Обе мы очень спешили… Но, как в вечных анекдотах про женские разговоры, конечно мы успели сказать так мало и одновременно так много. Тогда Марина и услышала от меня историю преподобного Симона. Буквально в двух словах я затронула наше путешествие, увидев в глазах собеседницы нескрываемый интерес, но надо было уже бежать, и мы попрощались. Понятно, что в храме нам уже было не до разговоров, а после окончания молитвы, я поспешила на автобус. Случайная встреча, о которой я собственно почти тут же забыла…

Этот день я снова провела в бесплодных поисках и, уставшая и грустная, притопав в Кремль, опустилась на скамейку. И друг меня окликнули. Ну, уж теперь-то у меня точно нет никого в Вологде, кто мог бы знать меня. Кто бы это мог быть? 

Это оказалась Марина с мужем. У них перед автобусом еще было немного времени, и они его решили с пользой потратить, гуляя по городу. На этот раз нам удалось поговорить подольше. Марина показала мне кружку, которую они везут в подарок отцу Кириллу. Он один служит в Кирилло-Белозерском монастыре, и к нему, они собственно и едут. Меня снова начали засыпать вопросами о моих приключениях. Я очень устала, и отвечала без особого энтузиазма. Марина начала рассказывать про то, что они только что побывали в каком-то храме, где находятся мощи какого-то известного вологодского святого, и им удалось приложиться. Она рассказывала, где находится этот храм, но я почти не слушала ее. Все. Больше я сегодня никуда не пойду. Сяду тут на скамейке, и буду сидеть, а потом поеду на вокзал за билетом. Какой храм, какой святой?… Нет, там я не была… И тут Марина вдруг что-то вспомнив, обрушивает на меня невероятное сообщение. Именно в этом храме они увидели икону преподобного Симона Воломского. Удивительно, но она запомнила его имя… И тут у меня открылось второе дыхание. Стряхнув с себя усталость, я вмиг проснулась и попросила еще раз рассказать, где находится этот удивительный храм. И Марине пришлось рассказывать мне все во второй раз…

…Отец Евгений, настоятель церкви святителя Николая во Владычной слободе, где обреталась икона, видимо куда-то очень спешил, и нехотя разрешил мне съемку, да и то только после того, как я сослалась на Владыку. Икона эта оказалась очень интересной. Исследование, проведенное позже по моей просьбе в Вологодском Историко-Художественном Музее-заповеднике искусствоведом Аллой Павловной Аншиной совместно с реставраторами музея, позволило отнести написание этой иконы к концу XVIII или же рубежу XVIII-XIX вв. В конце XIX в. икона поновлялась, перезолачивался нимб. Преподобный Симон изображен здесь в полный рост в зеленой епитрахили и мантии на синем фоне. Лик более строгий, нежели на остальных, найденных иконах. Длинная   седая  борода,  вьющиеся волосы по плечам. Правая рука – благословляющая, в левой – четки. Надпись белилами: Св. Пр. Симон Волмский Чуд. Доска иконы фигурная, с двумя врезными  шпонками, следов рамы нет. Судя по ее форме, икона могла помещаться или в киоте, или в иконостасе. По свидетельству реставраторов Вологодского музея вырезана фигурно икона была не сразу. Какое-то время она существовала прямоугольной.

Несомненно, преподобный Симон Воломский почитался в Великом Устюге, возможно, в Вологде, но в каком из храмов икона местночтимого святого могла оказаться помещенной в иконостас? Исходя из того, что икона эта была написана в конце XVIII в., и прошло не так много времени после закрытия монастыря в 1764 г., то, вполне возможно, что ее написали на заказ для приходской церкви бывшей Крестовоздвиженской Симоно-Воломской пустыни. В подтверждение этой гипотезы служит и  надпись,  помещенная  на  иконе, где преподобный Симон наречен не Воломским, как на остальных иконах, а Волмским. Такое написание встречается впервые и является чисто местным произношением.

Все это, конечно, я узнала не сразу. Пока меня только заинтересовала надпись и форма иконы. Я сфотографировала ее и с чувством выполненного долга отправилась, наконец, на вокзал покупать билет.

Последние приключения.

Казалось бы, здесь можно было бы поставить точку. Но повествование мое осталось бы не полным. Приключения мои продолжались. Мне предстояло еще вернуться в Москву, а билетов на ближайший проходящий поезд не было. Вернее они были, но только купейные. Не было плацкартных, а денег оставалось только на билет в плацкартный вагон. Как-то я не рассчитывала шиковать. Поезд шел в 12 часов ночи. А следующий – только утром. Мне совершенно не улыбалось провести ночь на вокзале. Меня охватило глубокое отчаяние. Что делать? Я топталась у касс, в нелепой надежде на чудо… И чудо свершилось. Именно в этот момент мимо промелькнула знакомая фигура. Это был Паша, москвич, который тоже занимался историей одного монастыря – святого Павла Обнорского – своего покровителя. Меня познакомила с ним матушка Людмила в странноприимном доме. Это был долговязый, веселый, открытый и немного, на мой взгляд, бестолковый молодой человек. Возможно в силу своего возраста. Ему было восемнадцать лет, но он очень старался походить на владыку Максимилиана – своего кумира, удачно копируя его голос и манеру разговаривать. Он даже напугал нас с матушкой Людмилой, когда, однажды приехав в Прилуки, и идя по коридору странноприимного дома, неожиданно возгласил обычное приветствие владыки. Мы с матушкой с перепугу выскочили его встречать и очень веселились, потом, ругая Пашу, на чем свет стоит. Павел готовился поступать в Семинарию Троице-Сергиевой Лавры и не скрывал, что очень хочет стать… не больше не меньше — епископом. Владыкой. Сейчас, вспоминая его с улыбкой, конечно, я не могу не написать о нем. Ведь тогда, на вокзале, он явился в прямом смысле моим спасителем. Как только я увидела его высокую фигуру, то обрадовалась ему как родному. Паша был моей последней надеждой. Ведь он москвич, тоже возвращается домой, и я смогу занять у него недостающую сумму, а по приезде в Москву сразу же вернуть! Это был единственный, разумный выход. Но все оказалось не так-то просто. Денег у Паши не оказалось совсем. Обратный билет у него был уже заранее куплен именно на тот поезд, поспасть на который я так стремилась. Обдумывая сложившуюся ситуацию, я, конечно, была рада уже тому, что мне не придется сидеть на вокзале одной, хотя бы до прибытия поезда. Паша тоже расстроился, и признался, что истратил последние деньги, и сегодня ему даже не удалось как следует поесть, и что он ужасно голоден. В этом я могла ему немного помочь. У меня оставался хлеб, которым снабдила меня при расставании матушка Людмила. Весь этот хлеб я и отдала Паше, когда мы устроились с ним в зале ожидания. Паша был оптимистом, и немного подкрепившись, заметно повеселел и сообщил мне, что он обязательно что-нибудь придумает. И придумал.

Спустя некоторое время, Паша отправился к кассам, где узнал, когда будут продавать бронь. За полчаса до прибытия поезда касса открылась, а мы уже стояли в первых рядах, где Паша купил мне билет в плацкартный вагон, забронированный кем-то и невостребованный. Я даже не знала, что такое бывает, и ни за что не догадалась бы так поступить. Когда подошел состав, Паша посадил меня в мой вагон, и мы попрощались, зная, что, скорее всего вряд ли встретимся когда-нибудь. У Паши был билет в другом конце поезда, и, действительно, я больше никогда не встречала этого симпатичного и многообещающего мальчика.

Рано утром мой поезд прибыл в Москву. Было воскресенье, и я решила, что могу вполне попасть на литургию на Соловецкое Подворье, где заодно отчитаюсь о поездке, если, конечно отец Иосиф не уехал на Соловки. Желание было благое, только вот почти невыполнимое. Я была в Москве, но ведь я не могла просто так попасть в метро, — для  этого тоже нужны были деньги. У меня оставалась какая-то мелочь, которой все равно не хватило бы ни  на что, и я запихала пустой кошелек в рюкзак. Немного потоптавшись на площади трех вокзалов, я медленно побрела через толпу, решив попасть на ближайшую остановку троллейбуса, по пути соображая, сколько мне, интересно, потребуется времени, чтобы добраться до Подворья зайцем на перекладных? Совершенно не представляя, какой тут ходит транспорт, и в какую сторону мне надо ехать, я не спешила.  И снова меня выручил случай. Причем настолько анекдотичный! 

Не замечая никого, пробираясь в толпе спешащих людей, я столкнулась вплотную с вполне приличным… бомжиком. Это был еще не старый человек, невысокого роста, в кожаной, грязной куртке и драных джинсах. На его испитом одутловатом лице возникло насмешливое изумление. Оглядев меня оценивающим взглядом, он решил поинтересоваться:

-Ты што? Паломница штоль?

-Типа того, — ответила я, не задумываясь. И тут же постаралась затеряться в толпе. Но нежелательный диалог продолжился. Бомжик решил не отставать. К видимому его сожалению, милостыньки подать ему я не могла. Он не поверил. Мне настолько безразлично было все то, что со мной происходило, и так как я не представляла еще толком, что мне предпринять дальше, и, собственно, не особенно спешила. Поэтому я остановилась, и, сняв рюкзак, достала кошелек, чтобы он мог убедиться, что у меня действительно ничего нет. Ну, совсем ничего. «Я даже в метро не могу войти», — с этими словами я высыпала ему на ладонь оставшуюся мелочь. «Возьми, тебе пригодится». Но совершенно неожиданно этот человек начал медленно, задумчиво так, высыпать монетки обратно в мой кошелек. «Ты думаешь, у меня ничего нет? — спросил он вызывающе, и быстро протянув вперед руку, с гордостью разжал кулак: — смотри!» На ладони лежала грязная, скомканная десятирублевая бумажка. «А в метро я тебя проведу, пошли», — как будто невзначай добавил он, и  стремительно зашагал по направлению… к выходу из метро. Я медлила, не представляя себе, чем он может мне помочь, да и следовать за бомжом мне как-то не хотелось. Но он оглядывался на меня, и настойчиво убеждал идти и ничего не бояться. И я пошла. Почему? Не знаю.  Пошла и все тут. Мы шли на встречу толпе людей выходивших через турникеты. На какой-то миг промелькнула у меня в голове мысль, что сейчас меня заберут в милицию за такое общество. Я – нарушитель! В толпе промелькнула военная форма, и мне стало совсем не по себе. Но мой провожатый со знаньем дела, не останавливаясь, шел вперед и, подойдя к турникету, закрыл круглые окошечки ладонями, проскочил через препятствие, будто его и не было, и остановился, глазами приглашая меня последовать его примеру. Я знала этот прием, вернее видела, как это делают мальчишки, но их обычно ловили, так как рядом всегда находился бдительный контроль. Здесь, на выходе к площади трех вокзалов, в этом стремительном потоке людей, контроль не стоял. Мне стало страшно. Я не знала, какие окошечки надо закрыть, и медлила. А вот медлить было нельзя. Поток людей увеличивался. И тут, когда я уже было собралась повернуть назад, бомжик, вернулся на мою сторону, и, закрыв ладонями нужные окошки, буквально протащил меня через турникет. И снова нехорошая мысль мелькнула в голове: «вот, теперь он от меня не отстанет». Но словно в ответ на мои подозрения, мой неожиданный попутчик, показав мне рукой направление, сообщил, что мне туда, а ему, в другую сторону, после чего немедленно исчез в толпе. А я, облегченно вздохнув, отправилась к эскалатору.

…Литургию служил архимандрит. Только еще переступив порог родного храма, я услышала знакомый голос. Служили в Николаевском приделе. Я оставила свой огромный рюкзак в притворе, и отправилась на свое обычное место, смущаясь запаха костра, который шлейфом стелился вслед за мной. По окончании литургии и благодарственного молебна, на котором я осталась с такой радостью, мне пришлось выдержать бурю эмоций по поводу моего возвращения. Снова вопросы, скомканные ответы… Да и как тут все расскажешь? 

На выходе я подошла под благословение к отцу Иосифу, а он, увидев, как я взваливаю на плечо рюкзак, ахнул улыбаясь: «Да, есть женщины в русских селеньях…» 

Пока я общалась с отцом Иосифом, все мои знакомые успели разойтись, и я вспомнила, что хотела у Ольги одолжить денег на дорогу домой. Правда, на сей раз, я могла доехать на троллейбусе без пересадок по Ленинскому проспекту прямо до дома. И решив, что иного выхода у меня теперь-то уж точно нет, я смирилась с мыслью побыть немного «зайцем».

Когда я уже собралась уходить, ко мне подошли, освободившиеся к этому времени, певчие. Кто-то из них ведь собирался ехать со мной в эту экспедицию, и конечно, им не терпелось услышать, как я съездила. А по завершении нашей беседы, регент-Света неожиданно поинтересовалась, не нужен ли мне проездной билет на троллейбус… Это был студенческий билет, который без студенческого удостоверения был недействителен, а Света нашла его сегодня по дороге в храм… Студенческое удостоверение у меня было с собой, и я с огромной радостью приняла еще один подарок судьбы… 

Очень часто в своей жизни человек оказывается на распутье дорог. И от того, какое направление выберешь, зависят напрямую дальнейшие события. Снова выбор: так поступить или иначе? И сегодня мне это продемонстрировали наглядно на, казалось бы, совсем незначительном примере. 

Я вышла из храма и задумалась на минуту: я любила свою Москву, родное, Шмелевское Замоскворечье… так чего мне больше хотелось? Полюбоваться фонтанами или пройтись по набережной, поклониться издалека святыням Кремля? Я выбрала набережную и зашагала мимо гостиницы «Балчуг», прямо под мост. Здесь на набережной ждала меня еще одна встреча. 

Машин было мало в воскресной Москве, особенно мало их было в этой части города. Я медленно шла, любуясь архитектурой Кремля, щурясь на солнышке от блеска куполов. Сверкала вода, отражая голубое небо в золотых крестах над Москвой… 

…В этом месте мне волей неволей снова придется включить в мой текст так надоевшее слово «вдруг» или «неожиданно», или заменить на подобное им «и вот»… Однако совершенно неожиданно раздался гудок машины. Я вздрогнула и обернулась. Сигналили действительно мне. Первой мыслью было то, что снова мой внешний вид привлек чье-то внимание, и мне просто отсалютовали. Но просигналившая белая машина развернулась и к моему ужасу затормозила рядом со мной. Из открытого окна выглянуло довольное улыбающееся лицо в черной бороде, и я с облегчением узнала отца Гурия из Храма Христа Спасителя. Зимой я ездила к нему за советом. Мне порекомендовал его кто-то из археологов, и я обратилась к нему в первую очередь, как к архитектору и искусствоведу. Конечно, он знал о моей предполагаемой поездке и сразу догадался, откуда я возвращаюсь в таком нелепом для города костюме. Оказалось, что неделю назад он был в Устюге, и ему довелось сослужить Владыке Максимилиану. Зашел у них разговор и о Воломах… В общем, еще одна забавная встреча, которой, собственно, могло и не быть вовсе, предпочти я фонтаны и Болотную площадь Берсеньевской набережной.

Дальше домой я добралась без приключений, спокойно доехав на троллейбусе, и встретив во дворах свою бывшую одноклассницу, попросила ее сфотографировать меня напоследок. Просто, чтобы хоть самой представить со стороны, на что я похожа, что за чучело с посохом завершило свои странствия…И еще, это был исторический момент. Я вернулась. 

Краткий эпилог.

Все закончилось благополучно. И настолько явно с Божией помощью, что иначе и не скажешь. Мы все преодолели, многого избежали… Энцефалит, медведи, потеря дороги, все это минуло нас, оставив вместо страхов, веселые воспоминания. Дикие звери запомнились ревом мишки, услышав который, мы припустились так, что только пятки засверкали. Как мы смеялись потом, в Москве, вспоминая этот эпизод, когда нам пришлось со страху проскочить довольно большой отрезок пути, не заметив его. Смеялись и, слушая рассказ Эдика, как он, на Воломах отправившись вверх по течению Ягрыша, встретил лося, и как они вместе, не сговариваясь, бросились в разные стороны… 

В начале нашей поездки я задумывалась, почему так получилась, что к преподобному Симону собралась такая странная компания? Люди, настолько непохожие, с таким различным образом жизни, и даже представлениями о ней. Но как дружно все действовали в итоге! Каждый оказался на своем месте! Каждый сыграл свою роль… И Эдик с Лешкой – такие другие, но, если бы не было их, я подозреваю, что мы просто ничего бы не успели, тратя драгоценные часы хотя бы элементарно на готовку и мытье посуды… Света… Сережа… Спасибо им! Ведь только благодаря всем этим людям, их участию, я смогла воплотить в жизнь свою мечту, и собрать такой богатый материал. 

Нужно ли говорить, что диплом получился замечательный? Фотографии, чертежи (которые мы уже в Москве выверяли вместе с Сережей)… Но главное, не это. Я так благодарна Богу за эту чудную поездку! За то, есть что на нашей земле такие волшебные места, где так сладко щемит сердце, где дух захватывает от красоты и от видимого присутствия Божия. Я благодарна за эту сказку, в которой мне довелось побывать и даже принять участие. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что так прочувствовать все и запомнить нам дала наша юность, которая, несомненно, придала особенное очарование увиденному. Беззаботная юность и вера, окрылявшая нас. 

Что еще мне хотелось бы добавить? Через год после этой поездки, была другая, сразу после нашей свадьбы с Сережей. Тоже интересная и увлекательная, тем более что с нами на сей раз, ездили два чеха, поначалу не понимавшие русский язык совсем, а к концу второй недели говорившие на нем уже даже между собой… Ездил с нами и Эдик, уже по собственному желанию присоединившийся к новой компании. Снова в этот раз ездила Саша, которая немилосердно ругалась с Эдиком. Она не могла никак смириться с его присутствием, ровно до тех пор, пока они вдвоем не застряли на несколько дней в Кичгородке, попав на празднование Дня города… После их совместных приключений Саша заметно перестала ворчать, и даже в некотором роде подружилась с этим выпивохой, которого все мы искренне пытались вытащить из омута винных паров… Что получалось, правда, не всегда. Так, например, была баня, которую, по возвращению с Волом, ушли вместе с Эдиком топить наших два чеха, и которые до бани просто не дошли, завернув по дороге в гости и отведав деревенского самогона… И фраза «топить баню» обрела новый смысл. Это было весело. …Снова была родная дорога. Любимая и непростая, снова было катание на лошади, новые встречи, старые и новые знакомые, новые друзья… Возвращение из Брода на тракторе… Было и многое другое.
 

А еще было очень интересно.

…В этот раз Господь привел нас в Никольск, где нам довелось познакомиться с удивительным человеком – отцом Сергием Колчеевым, о котором я уже упоминала неоднократно. Эта встреча выросла потом в дружбу… Сейчас батюшки нет на свете, к великой скорби тех, кто хоть немного знал его при жизни… Об этом человеке не возможно не написать, но это будет уже другая история, хотя и тесно связанная с этими записями. Кто знает, быть может, когда-нибудь воспоминания его друзей лягут чистой строкой с благодарностью в память о нем. Как тот маленький фонарщик, который с каждым днем становился меньше, потому, что каждой, даже самой маленькой звездочке, он отдавал частицу самого себя… Он исчез в этом мире, а звездочки, наполненные светом его великой души, горят… На Воломах возродился приход. Собираются люди, движимые желанием восстановить и монастырь… Во время этой же поездки произошло наше знакомство с теми, кто организовал приход преподобного Симона. Мы ездили в Полдарсу. В Полдарсу мы обещали вернуться, крепко подружившись с этими добрыми и отзывчивыми людьми. С теми, кто сделает все возможное, что бы имя преподобного Симона не было забыто, и место его захоронения свято чтилось и охранялось…
 

Сколько еще таких мест, куда Господь направил «маленького фонарщика»! Мест на земле и сердец на белом свете! Я надеюсь, что Господь даст нам силы и мудрость сберечь этот огонек и передать нашим детям то, что оставил нам отец Сергий. То, что оставляют для нас знаемые и незнаемые служители Божии. То, что оставил нам и преподобный Симон.

Сейчас, когда мои воспоминания завершаются, через последующие события, по прошествии лет, теперь, я понимаю, что наше путешествие на Воломы было крохотным эпизодом в жизни Прихода, которую возродил Господь, через отца Сергия. 

Вечная тебе память, батюшка!.. А нам… для чего-то надо было все это пережить, и время покажет, для чего. Не знаю. А пока что мы с Сережей и трое наших маленьких детей отправляемся снова к преподобному Симону. 

22 января 2003 года отошел ко Господу замечательный человек и истинный пастырь Божий протоиерей Сергий Колчеев, настоятель церкви Казанской Божией Матери города Никольска Вологодской области.

Статьи об отце Сергии Колчееве.

«СКОЛЬКО МОЖЕТ СДЕЛАТЬ ЧЕЛОВЕК, КОГДА С НИМ БОГ?..»

Есть на Русском Севере (возможно одно из многих) красивое и по-своему уникальное место с плавным и тягучим названием Во-о-омы. Или по-другому — Воломы. В начале XVII века пришел сюда, в дремучие Вологодские леса, на берег реки Кичменги инок, по имени Симон. Пришел и поселился, неведомый никому. А пять лет спустя Господь благословил его сотворить на сем месте  малую обитель. И вырос у воды храм во имя Воздвижения Животворящего Креста Господня. Но враг рода человеческого ополчился на славящих Бога. Крестьяне из ближних деревень решили прогнать Симона, разорить обитель, и деревянный храм загорелся факелом. Поскорбела братия, но преп. Симон не унывал, он отправился в Ростов, дабы испросить новый антиминс и благословения Божия на строительство новой церкви. И была построена церковь. Дважды крестьяне, ведомые врагом, нападали на преподобного, жестоко избивали его, и, наконец, доведенные до исступления, предали мученика смерти.

 Преподобный принял кончину, славя Бога, завершив мученически земной век свой… Но не закончилась на этом история обители. Число братии росло. И молва о Крестовоздвиженской Воломской пустыни покатилась по всей земле Вологодской и дальше, за ее пределы, ибо стали совершаться чудеса над гробом преподобного…

 В 1764 году Екатерина II, сокращая численность монастырей, закрыла и сию малую обитель. А советская власть довершила начатое – в 1934 году была закрыта и церковь. Над могилой преподобного обосновался склад. В 70-е годы опустели деревни, когда-то образовавшиеся вокруг монастыря. Дороги порастали лесом, пашни и могилы — высокой травой, ветхие избы смотрели на яркую зелень пустыми глазницами разбитых окон и утопали в крапиве и высоком иван-чае. В 1997 году нас встретили руины… Поврежденные росписи, разбитые плиты пола… Вместо сводов, вместо купола – прогнившие доски деревянного настила крыши, рухнувшая стена алтарной апсиды, следы несуществующего более предела – трапезной, два яруса колокольни… Мерзость запустения… 

Так показалось сперва. 

Но нет, это место не было оставлено, ведь у Господа, ничто не может быть забыто! Тяжелые двери церкви оказались закрыты на самодельный засов, словно кто-то позаботился о том, чтобы звери не могли проникнуть в святое место. Разбитые замшелые плиты пола были чисто выметены и…  закапаны свечным воском, алтарный проем Царских Врат аккуратно заложен кирпичом, и даже выложено подобие полочки – под икону? Но самое главное: Место, где покоился преподобный было тщательно обнесено деревянной оградкой-скамеечкой. Присядь у ног батюшки и излей свое горе… В оградке стоял большой,  выше человеческого роста крест, а рядом, на алтарной стене между заложенным проемом для Царских Врат и дьяконскими вратами, — мраморная доска, и твердой рукой художника выведено: «Преподобномученик Симон Воломский 1586-1641. память 12/25 VII»
.

 Чтобы добраться сюда от ближайшей жилой деревни, нужно идти по зарастающей лесом лежневке (деревянный настил лесовозной дороги), а затем по неторному пути через исчезнувшие деревни почти сорок километров…

В 97 году мы шли сюда просто так, ради собственного интереса, влекомые любопытством. Ведь не каждый день, посреди непроходимых лесов доведется увидеть заброшенный монастырь, покинутые деревни. Это было опасное приключение: стертые в кровь ноги, КОМАРЫ, мокрая одежда и почти непрекращающийся дождь, встреча с медведицей и медвежонком, белая ночь в лесу. И условие – успеть обернуться за двое суток!

А уже в 99 году мы снова пришли сюда, но уже для  того, чтобы снять архитектурные обмеры для моей дипломной работы по истории Крестовоздвиженской Симоно-Воломской пустыни и поклониться преподобномученику. Тогда мы уже знали, кто поставил крест над могилкой, кто посадил молодую березку над местом убиения преп. Симона (где когда-то росла старая береза, приносившая людям исцеления по молитвам святого мученика). Для нас не было загадкой, кто повесил памятную табличку, и кто написал при входе, по окружности портала: «Преподобный отче наш Симоне, моли Бога о нас»…
 

Просто несколько лет назад сюда пришли люди. Вынесли мусор, которым был завален пол церкви, нашли разбитые плиты… В могилу упирался, разрушив плиты пола над ней, деревянный столб, поддерживающий в советское время настил «второго этажа» (сама церковь была одноэтажной, в два света). Под спудом был похоронен преподобный. И вот – крест, оградка, надпись…

Среди этих людей был отец Сергий Колчеев – настоятель Казанской церкви города Никольска Вологодской области.

Необычная судьба у этого человека. Факультет журналистики МГУ, затем  художественно-постановочный факультет ВГИКа, блестящее окончание. Впереди для него открывалась дорога Творчества! Но уде через год в деревеньке Кожаево в семи километрах от Никольска, приехав сюда вместе с иеромонахом Ефремом, он начинает другую жизнь. Жизнь в Боге.

Сейчас в Кожаево поставили часовенку по чертежам отца Сергия. А тогда отец Ефрем и Сергей Колчеев начинают проводить богослужения в обычной избе, потому что в окрестностях на 200 километров не было ни одной церкви. Отсюда тогда началась и борьба за передачу храма иконы Казанской Богоматери в Никольске церковной общине. 

…В позапрошлом году он приезжал в Москву к родителям, и был у нас в гостях. Владыка Максимилиан благословил сделать сайт по истории Симоно-Воломской пустыни (http://volomy.fromru.com) и обратиться за помощью и советом к отцу Сергию. Тогда отец Сергий привез фотографии, смотрел с нами уже готовые странички сайта и делился своими планами. За этот еще не долгий срок нашего общения мы всегда были в курсе того, что задумал отец Сергий, и что воплотил. Но прошлые его замыслы и достижения им самим никогда не открывались. Правда, в 2000 году в Никольске он с радостью показывал нам Воскресную Школу, Казанский храм, территорию вокруг него, огромный крест, у подножия которого были сложены крупные камни, привезенные его детьми (из Воскресной Школы) из различных поездок, например, камень с Соловков… Но только недавно, познакомившись с его родителями, мы узнали, с чего начинал отец Сергий, и что многое было сделано его руками или при его непосредственном участии. Так, например, по его чертежам была выстроена замечательная деревянная колокольня. Тогда мы фотографировали ее, восхищаясь простотой и изящностью необычной архитектуры, но даже не догадывались, что на самом деле это детище отца Сергия. А когда Сергей Колчеев экстерном готовился к рукоположению, мастеровые творили паникадило, по нарисованным им эскизам…

Сколько может сделать человек? И сколько он может сделать, когда с ним Бог: разбирать мусор, расчищать, копать, строить, возводить, ходить просить помощи у власть имущих, собирать по дворам иконы, пестовать «воскресников», насадить цветы, построить дом для семьи. А еще разыскивать и находить в дремучих лесах скиты и пустыни, служить молебны у мощей святых, сокрытых от глаз людей в лесных дебрях и панихиды по убиенным. И все одному с маленьким числом помощников! А при этом нужно справлять службы, крестить, отпевать, венчать, открыть еще семь общин при церквях в радиусе 50 км от Никольска. Ведь он единственный священнослужитель, нет даже диакона. И так уже 14 лет. 

В позапрошлом году на Воломах отмечали 360 лет со дня памяти преп. Симона Воломского. Было более ста человек паломников. Ночная служба, утренний молебен, крестный ход… Как всегда в течении уже многих лет в этот день отец Сергий крестил в Симоновой курье. К этой дате в поселке Полдарса, куда выселили жителей Воломских деревень, уже была образована Церковная община. Симоно-Воломская. Сейчас в поселке строится храм, действует молитвенный дом, приходу дали священника. А на Воломах перекрыли крышу, и теперь могилка преподобного сокрыта от ненастья. А еще побелили стены и поставили на крыше простой деревянный крест. Леспромхоз строит дорогу, и теперь не надо идти по строй лежневке 40 км, а можно доехать от Полдарсы на машине почти до самой церкви. Несколько раз в году приходят сюда паломники, и не оставляют надежды, что когда-нибудь здесь возродится монашеская жизнь. А как все начиналось…

Прошлым летом он звал нас помочь, но мы смалодушничали, побоявшись везти в Вологодскую область маленького сына. В ушедшем 2002 году отец Сергий планировал решить вопрос о реставрации очередного «неизвестного» памятника архитектуры, речь шла о деревянной церкви конца 17 века. К этому времени о. Сергий уже собрал полностью все документы для паспортизации памятника. Параллельно велись работы по возрождению Дуниловской обители с приютом для престарелых, а в Никольске – создание Православного похоронного бюро. В июле планировалось сплавиться на плотах по реке Юг с организованным им  детским лагерем «Югра», и не просто так, а с целью собрать материал на паспорт реки по договору с экологической комиссией района. Сделать фильм и фотоальбом… На 25 июля – день памяти преп. Симона Воломского – неделю пожить на Воломах с детьми. А еще отправиться в лес, чтобы найти по сохранившимся документам место, где стояли бараки, и где расстреливали духовенство и раскулаченных крестьян. Поставить крест, помолиться…

 Нам известно, что он справился с задуманным.

 Мы ждали его этой осенью  в Москве, ждали его рассказов, художественных фотографий, новых планов. Но он не приехал к нам. Просто не смог. Оказалось, что он уже давно боролся с периодическими приступами боли, только мало кто догадывался об этом.  По настоянию обеспокоенных родителей, он, по возвращению в Вологду, лег на обследование.

Видимо все же есть предел человеческих возможностей. Врачи поставили диагноз – рак. Оперировать не решились – поздно. 9 декабря отца Сергия перевели из реанимации в  палату. В этот день ему исполнилось 47 лет. 

Сейчас отец Сергий находится в Москве, где он прошел первый курс химеотерапии. Состояние его по-прежнему тяжелое. 

Читатель, мы просим вашего участия и вашей молитвы, потому, что у врачей надежды осталось так мало… Только Господь по милости своей…

 Говоровы Сергей и Анастасия.

Мой отец Сергий.

Если кратко, то отец Сергий — это открытие для себя нового мира. Мне казалось, что к своим 50-ти годам за счет прожитых лет, перипетий судьбы, особенностей профессии (наука, природа, педагогика) уже могу различать значимые грани жизни из мира духовного, интеллектуального, бытового. Мне посчастливилось встретить в жизни разных людей: незаурядных — из научного мира,  духовно богатых,  творческих, социально признанных личностей. Но в такой светлый своей естественностью мир, какой создавал о. Сергий, я вошла впервые. До него мои попытки найти свою «дорогу к храму» выглядели как робкий стук в дверь дома, в который очень хотелось войти, но где я чувствовала себя потерянной и подавленной своим незнанием. Ощущение гостьи. Но когда я очутилась в его Никольском приходе, поняла — дошла! Впервые пришло ощущение храма как своего дома. Я впервые почувствовала всю естественность жизни в вере. Поняла, что у меня жизнь и вера были как составленные кубики. Надо удерживать вместе, что утомляет и пропадает радость соединения. А его истинная вера окутывает каждого, кто рядом. Ничего не надо удерживать, свободно и радостно в вере. Пропало принятие православия как непременного страдания, заменилось    радостью от возможности покаяния.

Так четко я смогла определить свои ощущения от знакомства с отцом Сергием гораздо позже, а сначала это было удивление, ощущение освобождения от сложившихся у меня схемы официозности взаимоотношений с религией. Еще на подходе к Казанскому храму, где служил отец Сергий, приехав  в Никольск  в июле 2001 года для проведения с ребятами занятий в православном лагере, плетясь под тяжестью тащимого на себе оборудования, я удивленно застыла, когда увидела красный крест на куполе. Как можно? Почему? Последний вопрос я задала батюшке первым делом. Ответ даже смутил меня своей очевидной ясностью: «Трех священников этой церкви расстреляли. Если заметили, то на кресте еще и венец — символ мученической смерти».

Вторая удивленная стойка — во дворе храма. Вот он, ландшафтный дизайн в миниатюре, который мечтаем преподавать в университете. Картина врезалась в память навсегда: продуманный цветочный ковер, столбики в виде скамейки вокруг клумбы, длинный стол с веселыми оранжевыми тыквами. Перед ним огромный пень с кактусами — Мексика отдыхает! А дальше, рокарий, но какой! Камни вокруг высокого резного деревянного креста, привезенные с разных мест, вплоть до Соловецкого монастыря, а между ними земляника лесная посажена. И голос батюшки: «Угощайтесь ягодами». Потом «экскурсия» по растениям- диковинкам для этих мест, которые были им привезены из московского Ботанического сада. И не замерзли в суровую зиму, прижились. Ай да батюшка, ай да ботаник от Бога! Мне сразу захотелось привезти сюда всю нашу кафедру ботаники. Вот где договор о содружестве в деле озеленения надо заключать.

Позже, узнав ближе О. Сергия  и  привычно в душе восхищаясь,    я уже воспринимала как должное и компьютер в церкви, и стеллаж в доме, похожий на полки алхимика, и чудесные пейзажи, им нарисованные, и многое другое, так непохожее на обыденное вокруг.

Но в свой первый приезд было несколько шоковое состояние от свободы этого человека, даваемое истинной верой и глубиной его личности. Можно назвать паникой мое состояние, когда в храме после молебна, где я смущенно пряталась за спинами прихожан из-за своего нелепого здесь экспедиционного наряда (джинсы, полосатая футболка, разноцветная курточка), вдруг услышала голос батюшки. «Наталья Львовна, помогайте выносить икону из храма», Я испуганно метнулась сзади к носилкам, куда уже водрузили Казанскую икону Божьей Матери, пытаясь хотя бы так быть менее заметной:

«Господи, достойна ли я по своему невежеству?». Спокойный голос О. Сергия усугубил мою растерянность: «Нет, нет, вставайте впереди». Как, я во главе крестного хода? Господи, прости недостойную. Да еще и фотографируют вынос иконы из храма. «Как я могла отнестись так легкомысленно к поездке, не могла взять нормальную юбку. Почему не узнала о предстоящем крестном ходе. Ведь отправлялась не в обычную экспедицию, а в православный лагерь». Все это пронеслось у меня в голове, пока я, судорожно сжимая ручки носилок, выходила из ворот храма, боясь запнуться от волнения, вместо того, чтобы ощутить торжественность минуты. Вот так мне отец Сергий преподал первый урок свободы жить в вере.

Потом был удивительный опять светло-радостный крестный ход: от Никольска до деревни Дунилово несли икону 40 км по 30-градусной жаре, по раскаленной асфальтовой трассе, а потом по пыльному серпантину проселочных дорог. Хорошо, что я отказалась часть пути проехать на машине с другими людьми в возрасте. Это преодоление, очень тяжелое для меня в физическом смысле, наполнило меня небывалым чувством легкости на душе. Я раньше и представить не могла такого единения большинства незнакомых друг с другом людей – детей и взрослых. Куда всей нашей педагогике, в которой я считала себя не худшим представителем, до такого проявления лучшего в наших детях! Моя гордыня была посрамлена.   Мальчишки соревновались с девчонками за свою очередь нести носилки, маленький пацанчик с серьезным лицом ковылял с натертыми волдырями без всяких жалоб последний десяток километров пути. А песнопения чистыми голосами в лесном воздухе, а радостный гомон и смех детей в дороге, а привалы в лесу и купание в ледяной речке!.. Да разве я так представляла себе крестный ход? Это же торжественное что-то, отдаленное от земного. А тут бодрый все 40 км звук шлепанцев отца Сергия с посохом, делающим его похожим на дервиша и шейха одновременно. В этом развевающемся белом платке на голове и рясе он вызывал образ паруса заветного корабля, который знает свой курс и весело бежит по волнам под голубым небом…

И все-таки мы заблудились, пытаясь сократить дорогу по лесной тропке. Опоздали часа на три к месту встречи с дуниловскими прихожанами. Они терпеливо на жаре нас ожидали километра за два до деревни с чудотворной дуниловской иконой. Теперь уже суетятся ребятки за право нести эту икону. Через лес выходим на высокий холм с ромашковым лугом, женщины в белых платочках рассыпались по нему. Вид на Дунилово и его храм на другом берегу совершенно замечательный.

А старушки из деревень, которые бросались получить благословение отца Сергия. Мы останавливались, а они, с трудом согнувшись, обязательно проходили под носилками с образом Божьей Матери. С какой любовью отец Сергий разговаривал с каждой из них, зная по имени и отчеству, расспрашивая о делах (как племянник, поправилась ли корова Зорька…). Подумалось, вот    и решение проблемы психоаналитической службы, модной, дорогостоящей, для которой учатся годами. Вот она заповедь Божья — любить ближнего. Как легко и естественно, если жить в вере. Отсюда и любовь прихожан к отцу Сергию, в которой мне посчастливилось убедиться не раз. Несмотря на его строгость пастыря и несколько личностную замкнутость, его не боялись, а искренне любили, радовались ему, светлели лицами… Разве я могла себе раньше представить такие отношения священника и паствы, зная городские храмы. Там у меня были посещения церкви и выполнение положенных обрядов, где священник грозно возвышается на одном берегу, а я — на другом, низком, мирском.

Получила я   урок и истинно просветительской деятельности     в этом благословенном крестном ходе. Оказывается, батюшка ввел за правило в первый день похода делать крюк в 10 км в Бобришный Угор, к домику-музею и могиле известного вологодского поэта Александра Яшина. Это живописное место в излучине реки Юг, где разбили палаточный городок, а на следующий день — день смерти поэта, отец Сергий служил панихиду. Под кадило приспособил консервную банку, но служба была очень трепетная. Ангельский голосок девушки, поющей у батюшки на службах, до слез проникновенно звучал под пологом сосен над могилой, которую ребята усыпали полевыми цветами. Батюшка позаботился и о новом кресте, который к этому времени привезли из Никольска на машине, а мальчики установили его на могиле. Вот она – любовная память, без пышности и торжественных речей.

На этом высоком красивом берегу реки, около простого деревянного домика очень нелепо смотрелся помпезный гранитный памятник поэту в стиле 60-х годов. Невдалеке построен громадный навес, где в лучшие для советских чиновников от культуры времена за столами звучали пышные здравицы в этот день, подкрепляемые обильными возлияниями. Как разительно отличалась сотворенная отцом Сергием дань памяти поэту. За этими длинными столами уже нет осоловелых лиц, взрослых «совков», празднующих по любому поводу. Миски скромной походной еды, умиротворенные лица взрослых и веселые физиономии ребятишек, становящиеся серьезными во время молитв под взглядом Божьей Матери, которая смотрит на нас с иконы во главе стола. А потом, после ужина, вечер знакомств около костра. Батюшка подает пример равенства — кратко о себе, кто, откуда, что хочет в этой жизни. Просто и доступно о высокой цели духовного возрождения. Дети, смущаясь под оком видеокамеры, рассказывают о себе. Это первый урок их публичного выступления. Сколько было потом эмоций, когда смотрели фильм и видели себя со стороны! Вот так батюшка учил их вести себя и правильно говорить. Ненавязываемое, нескучное воспитание и, как мы пишем в своих отчетных нудных бумагах, — «с краеведческой компонентой». Давно и я так не смущалась, когда тоже пришлось о себе суть говорить под ребячьими взглядами. Путь излечения социально-взрослой гордыни. Показалось, что батюшка с трудом сдерживал улыбку, снимая на пленку мое профессорское лепетание… Разве кто-нибудь из побывавших здесь может  забыть день памяти Александра Яшина? Это уже частичка восстановленной души. Я была потрясена, как естественно и даже обыденно сделал это отец Сергий. Почему литераторы до этого не додумались, воспевая поэта на уроках?   Разве не видят, как это все благополучно забывается после школы.

Я впервые видела человека, которому до всего есть дело в сотворенном Богом мире, которому он служит не на словах. Попросил меня прочитать микро-лекцию по экологии прямо на берегу реки.   Серьезно сразу озаботился проблемой ее плохого состояния, и ребята вслед за ним прониклись. Без лишних рассуждений заговорил о сотрудничестве   с нашей кафедрой и организации экологического мониторинга. Поразилась, как быстро батюшка освоил специальную терминологию (нашим бы студентам так схватывать суть) и увидел горизонты деятельности по сохранению природы в родном его сердцу районе. Хоть бы каплю такого отношения нашим чиновникам, не жили бы мы сейчас в такой загаженной стране. Уставшая, казалось, навсегда от многолетних борений с экологическим невежеством на разных уровнях нашей многоликой системы, я вдруг почувствовала надежду на светлое будущее. Оказывается, есть путь, по которому надо идти, спасая природу от отечественных варваров. Бесповоротно решила, что предпочту работу с отцом Сергием с ребятами в православном лагере по исследованию реки в свой отпуск любым другим научным занятиям, может более престижным и даже иногда оплачиваемым. Потом я убедилась в его организаторских способностях и благородству в любом деле. Вот так деловито и скромно   батюшкой   на Бобришном Угоре было положено начало пионерскому природоохранному содружеству науки, образования и церкви.  Полгода продумывала многолетнюю программу, составляла и подписывала под недоуменными взглядами многих трехсторонний договор между университетом, кафедрой зоологии и экологии ВГПУ, Никольским храмом в честь Казанской иконы Божьей Матери и районным отделом департамента охраны окружающей среды. Подключился к этому и учитель-биолог средней школы в Теребаеве, что под Никольском, Рудольф Александрович Дубовиков. Получил финансирование на следующий год от отдела образования на проект совместной работы по исследованию реки силами своего экологического кружка.

Отец Сергий обладал способностью выделять людей, которых можно сплотить вокруг интересного и нужного дела.   Оказалось, что Рудольф Александрович не случайно переносил физические тяготы крестного хода вместе со своими учениками. Он один из всех районных учителей проникся идеей необходимости экологического мониторинга со школьниками. В вялости и пассивности других я убедилась, когда отец Сергий помог собрать  16 учителей  естественников  уже в Дунилове на базе православного лагеря. Несмотря на весь мой пыл, с которым читала лекции, я не смогла достучаться до них. Кто, кроме учителей биологов, химиков, географов будет учить детей знать свой край не по книжкам, его состояние; и уметь защищать природу. Прослушав внимательно весь семинар, батюшка, видя мои безуспешные попытки пробудить гражданскую позицию учителей, отсиживающих занятия (дома сенокос — не до погибающей реки), четко поставил точку. «Если экологическое образование школе не нужно, то этим займется в районе церковь. Экологическим мониторингом реки будут заниматься дети в православном лагере. Долг  верующего человека сохранять любые творения божьи». У меня возникло ощущение бессмысленности моего преподавания в педагогическом Вузе. Еще одна привычная жизненная стоечка покривилась… Из никольской экспедиции я вернулась с другим мироощущением.

А еще по возвращению в спектре ярких воспоминаний из мира отца Сергия грели душу картины праздника в Дунилове. Торжественная служба в Петров день, и как поразительно преобразился отец Сергий. Как истово он служил, более красивого своей одухотворенностью лица я  себе представить не могла. Дуниловская церковь, внешне торжественно похожая на плывущий корабль, а внутри домашние тканые коврики, любовно расшитые полотенца на иконах. Уютный, мой храм.  Напоминают    об устроенной в бывшие бесовские времена здесь МТС только оставшиеся в стене храма огромные двери для тракторов. Приходит осознание огромного труда батюшки и прихожан по восстановлению храма. Потом крестный ход через подвесной мост на луг другого берега реки, где, по преданию, в лесу была найдена чудотворная икона.

По замыслу батюшки, там поставили высокий деревянный крест на постаменте (весной луг заливает). И опять неожиданное. Вижу, как кто-то из старшеклассников приколачивает лук к кресту. Отец Сергий объясняет мне, что это память о событии. Нашедшего икону крестьянина священник попросил выстелить из лука, чтобы определить место строительства храма для иконы. Вот на высоком берегу реки и стоит до сих пор деревянная церковь с 1712 года. А каменная рядом построена позже.

Удивительно, о чем не вспомнишь — все выходит на дела отца Сергия. Воистину все тропинки ведут к нему. Этот деревянный храм — тоже его забота. Ребятишек из лагеря подключил к стоящей краеведческой работе. Они измеряли, описывали церковь, чтобы подготовить бумаги и сохранить как исторический памятник федерального значения. Вот вам и патриотическое воспитание действием. Без любви к наследию нации, откуда у новых поколений будет любовь к настоящему? Отсюда и проблема сохранить природу. Об этом мы с батюшкой размышляли вечерами после отбоя в лагере. И еще столько параллелей проблемных в образовании и религии, науке и богословии обговорили. Какая неизъяснимая красота была в наших вечерних философствованиях о форме и содержании, об образном восприятии мира через живопись, искусство, литературу. О таком собеседнике я могла раньше только мечтать: интеллект, искрометный ум, тонкий юмор и нестандартность мышления!

Его православный лагерь — это явление. Сколько пустых разговоров о бедной нашей молодежи, ностальгических охов о  пионерском воспитании, которое нечем заменить. Оказывается, есть чем. Я, приехав, взахлеб рассказывала знакомым, друзьям и студентам о лагере. Батюшка сумел сохранить все лучшее, что было в пионерских лагерях, соединив это с духовностью воспитания в православии. Естественно, что дети молились перед едой, благодаря Господа за хлеб насущный. Это нисколько не мешало иметь все романтические атрибуты пионерского лагеря, но с глубоким содержанием. Эмблема, эскиз, которой придумал отец Сергий, — альфа и омега. Флаг с белым, голубым и красным фрагментом, религиозный смысл которых батюшка разъяснил на торжественной линейке, посвященной поднятию флага. Волнительным моментом даже для взрослых было принесение присяги с целованием флага. Потом дружно пели гимн лагеря из бардовского наследия «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались…».   А соревнования в самодеятельности между отрядами около вечернего костра, где нет проигравших, но всем весело. Батюшка то в жюри, то гоняет с мальчишками в футбол, то лихо пылит на своей Ниве» по Дунилову, разыскивая гитару для вечерних песен около костра. А ребятки гордо говорят, что их отец Сергий лучше всех поет. Я видела эти восторженные глаза ребят от маленьких до почти взрослых, сопровождающие повсюду отца Сергия. Сколько бы отдали маститые педагоги за один такой взгляд. А он купался в этом море взаимности. Как же надо было уметь так любить детей! Получается, вся педагогика — псевдонаука, если можно вот так, без всяких теорий, через любовь воспитывать в достоинстве. Можно, конечно, сказать расхоже — педагог от Бога. Но получается, что этот дар и есть путь к Богу. Отец Сергий отдал всю свою любовь Богу, искренне служа ему, и это воздалось умением любить. Я начала понимать безмерную глубину всей этой короткой фразы: «Бог – это Любовь».

Если бы читала лекцию по теории эволюции, пришлось бы употребить для описания подобного явления выражение «каскадные взаимодействия». То есть одно из последних перспективных открытых наукой механизмов природных процессов. Одно действие порождает целый каскад идущих и связанных между собой последствий. А если перевести на деяния отца Сергия, то замечательный процесс распространения любви и дружбы в окружающем мире. Через любовь к ним батюшки дети подружились в лагере, их дружба не распалась и при расставании. Из разных школ района они собирались вместе на встречи. На следующий год это уже сплоченный костяк лагеря, а к ним примыкают новые, которые от них учатся дружить, а у всех есть и свои друзья … Вот и получился каскад. Вот так и растет светлая паутина подлинно человеческих отношений по Божьей заповеди «возлюби своего ближнего…». За счет этой хрупкой на вид, но прочной колыбели только и может выжить человечество.

В этом лагере новую православную жизнь начали и молодые исследователи природы из Теребаевской средней школы во главе со своим учителем. Батюшка их в Петров день крестил, освятив воду реки, щедро обливал из ведра, и сверкающие под солнцем струи создавали вокруг каждого серебряный кокон. Рудольф Александрович получил новое имя при крещении, которое есть в святцах, а я стала его крестной. Вот так навсегда отец Сергий связал меня с этим замечательным учителем, который посвятил свою жизнь детям и сохранению природы своего края. Значит, и дело будет продолжаться, которое начал батюшка по спасению реки Юг.

Светлой ностальгией всплывает в памяти вечерне-ночная беседа перед отъездом из Никольска. В тишине двора на столе свеча уютно выблескивала батюшкин большой самовар с медалями,   через колючки кактусов, мирно стоящих в своих горшках на огромном пне напротив, очертания храма в сумерках проступали как сквозь терновый венец. А мы погружались в вязь рассуждений от философии долга человека до философии поцелуя. Поцелуй Иуды и маловерие, незнание и невежество, богословие и наука… Неожиданные вопросы отца Сергия ставили меня в тупик, заставляли совсем по-новому смотреть на привычный мир. Его истинная и светлая вера как рентгеном высвечивала всю жалкость железобетонных (как казалось раньше) моих внутренних построений с поверхностным знанием религии и богословия. Становилось стыдно за свою гордыню. Какой долгий путь к вере от воинствующего атеизма в темном своем комсомольском прошлом через многие скорби и науку. Чем больше и глубже занимаешься изучением природы, тем отчетливее начинаешь сознавать, что «этот мир придуман не нами…». Мой учитель (научный гуру) Лев Андреевич Жаков, известный ученый-натуралист, свой путь к Богу описал в стихотворении «Мысли о восприятии мира». И вот итог: «Подумав, начинаешь ощущать, что человек лишь капля биосферы. И видишь, что никак не избежать того, что люди называют верой»
.

…Со времени моей встречи с отцом Сергием до его ухода прошло два с половиной года, наполненных радостью звонков, писем, встреч, второй экспедицией, и, увы! горечью борьбы за его жизнь. Безмерно много, если измерять этим новым светлым миром, и ничтожно мало при невосполнимости его потери.

Кем стал для меня отец Сергий? Пастырь, духовник, друг, утешитель, спаситель моего сына, бесконечно дорогой человек, назвавший меня на пороге вечности своей сестрой. Но сначала строгий пастырь. Как я оробела, когда он позвонил мне домой, узнав о моем согласии провести в православном лагере занятия по экологии. Я думала, что меня встретят с распростертыми объятиями. Вроде еду в свой отпуск работать, бесплатно проводить занятия со школьниками и читать лекции учителям, да еще и недешевая дорога за свой счет, утомительная в 400 км, столько хлопот по доставке оборудования для сбора проб. Мне и так в университете коллеги у виска покрутили. Да вроде и профессора не каждый день Никольских школьников обучают. Но ощущение некоего гражданского «подвига» сразу улетучилось, как только услышала по телефону спокойный глуховатый голос батюшки, ставящий мне жесткое условие приезда: «Вы православная?». А уже в Никольске при появлении на пороге воскресной школы на его энергичное: «А, Наталья Львовна, покажитесь, покажитесь, посмотрим на Вас», я буквально почувствовала, как у меня выросли косички школьницы. Потом я жалела моих студентов, которых я пытаю на экзамене, когда батюшка проверял меня беседами в первые дни. А как я старалась бодро выглядеть во время крестного хода, только бы пытливый взгляд отца Сергия не заметил моего физического издыхания. Надо было еще доказать свое право на присутствие в этом новом мире. Не ожидала, что к полусотне лет мне придется перепрыгивать в своей жизни самый высокий барьер.

Эта строгость перешла немного в другую форму, когда мы подружились, но неизменно присутствовала в наших отношениях. Я всегда робела перед отцом Сергием робостью не только мирянки перед священником, но и перед высотой его духовности. Господь наградил меня духовником, и я, наконец, познала восторженное обилие слез покаяния и исповеди. Мне, наверно, никогда не передать словами ощущения той исповеди в полутемном вечернем, пустом храме, когда отец Сергий, облачась в белые праздничные одежды, и отмаливая мой смертный грех уныния, для меня одной отслужил литургию по полному чину. Со всей строгостью три дня перед этим он помогал мне подготовиться к таинству.   Разве можно забыть и таинство соборования в светлой деревенской часовенке вместе с истовыми  деревенскими старушками. Спас меня батюшка в тот раз своим заступничеством. А потом и сына моего отмолил, когда врачи уже сложили руки перед неизбежным. Я стала его прихожанкой через расстояние в сотни километров.

Я свои скорби несла отцу Сергию как утешителю. Со времени встречи с ним, что бы ни случилось, первым желанием было позвонить батюшке. Сейчас понимаю, что не берегла его. Но велико было искушение его искренности, самоотдачи и мудрости. Кто, кроме него, мог несколькими точными простыми словами все расставить на места и утешить не жалостью и сочувствием, а истиной покаяния, смирения, веры. Помню свой первый панический звонок и первым его вопросом на мой сбивчивый рассказ о случившемся был: «Знаете молитву Оптинских старцев?». С тех пор эту молитву я читаю каждое утро. Утешение словом было обычно прелюдией к помощи делом. Сколько сил он потратил на мои проблемы, а я же была одной из многих и многих нуждающихся в нем. В этом море людских скорбей, стекающихся к нему, батюшка, пропуская все через себя, оставался жизнерадостным и светлым человеком. Это был ровный, ясный и сильный свет бесконечной доброты и истинно христианского прощения.

Болотова Наталья Львовна

 доктор биологических наук, 

профессор, зав кафедры

 зоологии и экологии ВГПУ 

(Вологодского государственного

 педагогического университета).

И снова «Мой отец Сергий»…

1 декабря в Белом зале Дома Кино прошел показ фильма — лауреата нескольких Православных кинофестивалей, в том числе кинофестиваля «Радонеж», на котором он получил серебряную медаль Преподобного Сергия Радонежского.

Этот фильм посвящен памяти протоиерея Сергия Колчеева, уже известного читателю по двум публикациям в Календаре за 2003 год (№ 2 и 9). Он снят кинорежиссером и писателем Юрием Владимировичем Колчеевым, размышляющим о трагической судьбе своего сына, ставшего ему духовным отцом. 

«Он был и остается одним из праведников России!» — говорит с экрана о герое этого фильма народный артист, лауреат Государственных премий, композитор Владимир Рубин…

Четырнадцать лет подвижнического служения приходского священника протоиерея Сергия Колчеева прошли среди лесных просторов Русского Севера, в далеком от Москвы Никольском районе Вологодской области. Как случилось, что талантливый художник из московской семьи интеллигентов стал единственным батюшкой там, где на сто километров в округе не оставалось ни одной церкви? Как в полуязыческой постсоветской среде, через 70 лет после расстрела последнего священника, он восстанавливал храмы и открывал приходы?.. Крестил людей – иногда, подобно апостолам, на берегах рек и озер… Спасал детские души, организуя воскресные школы и летние православные лагеря… Прокладывал пути к  забытым могилам русских святых… Жил и умер в 47 лет, «сгорев на Добро», «сгорев на Любовь к людям», подобно восковой свече. Оставив широкий, неизгладимый след в душах тех, кому Господь посылал встречи с ним…

22 января 2003 года не стало на земле человека. Отпели и оплакали. Отгорели свечи в цветах… Тихо кружится белыми хлопьями, падает снег на могилу. Застывают слезы на ветру. Эгоистичные слезы: как нам  без тебя, батюшка?..

Любовь, истинная, святая, этот огромный Дар Божий, этот талант так редко встречается среди людей. Мы привыкли всё откладывать на потом. Даже обещания порой не выполняем – успеется… А тут вдруг рядом тот, кто загорается сам и других зажигает. Сказал – сделал. Как же все просто: увидел, что помощь нужна, что храм в запустении, что ребенок разут и раздет,– и сделал сразу, а не потом. Сразу – помог, сразу организовал экспедицию или один пошел пешком за многие километры, сделал сам, по мере сил; ребенка одел на последние деньги, снял с себя последнее… И Любовь получается не где-то там, далеко, а здесь, рядом — руку только протяни, и тебя коснется, покроет и исцелит и тебя, и близких твоих, и чужих… Ведь каждый – брат. В людях видеть только хорошее не любому дано. И на искренность человек чаще всего искренностью ответит – захочется оправдать доверие. Может быть, в этом тайна его Любви? С Господом все возможно…

Отца Сергия не стало, и уже на 9-й день возникла идея создать фильм. Но не просто о нем, а фильм, посвященный всем приходским священникам, и особенно тем, кто, подобно отцу Сергию, несет свет Любви и Веры истинной в глубинках нашей необъятной Родины. Начался сбор материала, разборка фото- и видео-архивов, расшифровка более 200 дневников… Письма отца Сергия к разным людям,  картины, стихи… Встречи, поездки, съемки, интервью. Сняли  и смонтировали за год. Уже на первую годовщину смерти отца Сергия Юрий Владимирович показал фильм близким друзьям.

Фильм, к идее которого мы сначала отнеслись скептически и настороженно,– реально ли воплотить на экране то, чего не описать даже словами? – вызвал ощущение: Господь помог! У нас на глазах рождалось чудо… 

Нам ли, видевшим, как создавалась эта картина, объективно судить о ней? Ведь это наш фильм, наболевший и выстраданный многими. Но слезы на глазах людей,  не знавших батюшку, не знавших семью Колчеевых, говорят сами за себя. Теперь у нас есть то, что больше слов. Благодарим Тебя, Господи! И низкий поклон Вам, Юрий Владимирович… 

В фойе Дома Кино была представлена также и малая часть художественного наследия отца Сергия — выставка его живописных работ. Два десятка полотен, компактно размещенных на одной из стен. Но перед каждой хочется стоять и стоять. …Однажды, когда будущий отец Сергий только начинал учиться на художественно-постановочном факультете ВГИКа, возник спор  среди студентов — кто как пишет. Обсуждали работы отсутствующего в тот момент Сергея Колчеева и другого студента, недавно появившегося в группе и покорившего всех буйством красок и новизной стиля. К спорщикам подошел преподаватель и тихо заметил: «Просто N любит живопись, а Колчеев – Природу…» (из воспоминаний однокурсников).

9 декабря отцу Сергию исполнилось бы 49 лет. В его дом – дом его родителей — снова пришли его друзья, многие из которых познакомились между собой лишь на похоронах. Он рано ушел из жизни, но оставил нам – друг друга. И частичку себя. В своих картинах, в письмах, теперь – в фильме. Он оставил нам свою жизнь, на примере которой так доходчиво рассказал о том, чего ждет от нас Христос… Вечная тебе память, батюшка.

Сергей и Анастасия Говоровы.

Отзывы о фильме

Валентина Марковна Федина. Белорусский институт народного хозяйства им. В. В. Куйбышева. 1938 г. р.

«Этот фильм прекрасен, как сама жизнь. Все в нем – природа, люди, музыка — захватывает с самого начала фильма и не отпускает до последних минут. Все гармонично. Хочется смотреть и смотреть о самоотверженности отца Сергия, о любящих друг друга и своего сына родителях.  Так трудно найти свое  место в этом мире. Отец Сергий после долгих исканий нашел – дело всей жизни – служение людям. Такое по плечу только человеку с большим сердцем. Он очень много сделал для людей. Сделал бы еще больше, но не хватило жизни. Это фильм о том, как драгоценна Россия, и о том, что от каждого из нас, если мы с Богом, зависит ее будущее. Это фильм  об интересном, прекрасном человеке, который вместил в себя все лучшее, что есть в нашем народе».

Людмила Владимировна Волгина. Главный библиограф Государственной публичной  исторической библиотеки. 1954 г. р.
 

«Спаси, Господи, всех, кто  так или иначе участвовал в создании фильма об отце Сергии. Я думаю, что светлый и яркий след останется в каждой душе на молитвенную память. Этот фильм-воспоминание сделан любящими сердцами родителей и друзей. Это фильм о Великом  призвании и Великом самоотвержении, о смирении и Любви. Любовь к святыне, подвиг возрождения памяти о святых, любовь ко всем требующим попечения… Несмотря на грустно-печальный тон повествования, в душе рождается свет от соприкосновения с удивительным миром любящего сердца, устремленного к Богу. Радуешься за всех, кто имел счастье быть рядом с батюшкой. …И возникает в душе ветхозаветное: «Жив Бог!»

Галина Владимировна Масленикова. Государственная публичная историческая библиотека. 1964 г. р.

«Фильм «Мой отец Сергий» Юрия Владимировича Колчеева встряхивает, переворачивает душу. Чувствуется еще пронзительная, острая боль утраты бесконечно дорого человека, потому что снят он вскоре после кончины батюшки.  Вызывает огромное уважение это стремление, преодолевая свою личную боль, говорить людям о протоиерее Сергии Колчееве и тем самым продолжать его дело – бороться за спасение русских людей, вести их к вере. Мне кажется, что все люди, знавшие отца Сергия при жизни, пораженные каждый в свое время мужеством, искренностью, талантом, широтой Любви этого удивительного человека, будут после его ухода чувствовать укоры совести, если не смогут или не захотят пытаться продолжать то, что делал этот человек, идти хоть маленькими шагами, но за ним. Наверно, поэтому и возник этот фильм?..

Слезы текут, когда слушаешь, как говорят об отце Сергии разные знавшие его люди, видишь их лица и глаза. Через общение с отцом Сергием каждому из этих людей Господь открыл Правду, суть многих вещей: в чем смысл жизни, как надо любить людей и свою родную Россию, как надо, не жалея себя, бороться за спасение своей души и своей страны»

По благословению архиепископа Вологодского и Великоустюжского Максимилиана, 2000 г.

>> <<